В результате получаем: антология вышла в свет не ранее 23 мая и не позднее 27 августа 814 года. Если бы я был императором Сагой, то выбрал бы дату седьмой день седьмого лунного месяца, тут и думать нечего – конечно, уважаемые читатели, и простые, и любознательные, это добрая шутка.

В принципе, более точную дату «публикации» антологии можно было вычислить на основе данных послужного списка любого из придворных поэтов, но мне было важно знать, в каком именно чине, звании и в какой именно управе из шести служб сторожевой охраны «находился при исполнении» Рё-ками в то время, когда его включили в число двадцати трех избранных авторов «Рёунсю». Но уточнениями деталей пусть занимаются профессора истории, думаю, что теперь они смогут ответить на волновавший их вопрос.

Составителями собрания канси выступили Сугавара-но Киётомо (прадед того самого Сугавара-но Митидзанэ) и Оно-но Минэмори (прадед той самой Оно-но Комати). Самим составителям исполнилось на момент завершения работы над этой первой антологией соответственно сорок четыре года и тридцать шесть лет.

Вот приблизительно с такими общими представлениями об основных авторах первой императорской антологии канси и началось мое «прочтение заново» китайских стихов японских поэтов, написанных до 814 года включительно.

Вернемся немного к началу: помните, дорогие друзья мои любознательные читатели, какое первое впечатление на меня произвело четверостишие, написанное «лунной ночью ранней осени», занимающее пятидесятую позицию в первой императорской антологии «Рёунсю»?

Позволю себе повториться, но уже не в китайском чтении, а сразу в подстрочнике:

В более художественной обработке может быть прочитано так:

Третьей осени третья пятая ночь

Долгая ночь, ночь холодного ветра

На паутине капли белой росы дрожат

Желтые листьев края ветвей деревьев.

И, возможно… Возможно, вы заметили, как часто я использую это слово, но нам действительно возможно только предполагать, а не знать наверняка, что же хотел сказать автор в этом произведении. Слышите, как появляется интонация «экскурсовода или искусствоведа»? Но это только самоирония, не больше.

Так вот, возможно, этот стих так бы и остался для меня просто лирической зарисовкой, наброском пейзажа, но мы-то с вами знаем, что образы природы всегда служили символами для поэтической передачи чувств, мыслей и настроения автора.

Любому, кто знаком с японской поэзией, с образом капелек росы на паутине, первое, что приходит на ум из сезонных слов, – киго. То есть поэту мало было просто указать время в первой строке, четко поименовав сезон словами, но ещё ему надо было добавить приметы природы – роса на паутине, желтые края листьев, холодный ветер… Но, если, если… мы возьмем во внимание ещё одно поэтическое значение паутины – как «неотвязных мыслей», то описание природы не будет столь двумерным.

Отобрав этот стих для поэтической антологии, составители, скорее всего, прочитали его в более чем одном значении. Он выглядит слишком простым и сдержанным по форме, но содержание может коснуться глубоко в сердце скрываемых переживаний.

Наверное, и для меня стих остался бы не до конца раскрытым, если бы не электронный интернет-ресурс японских слов и образных выражений (не рекламирую, найдете сами) и вездесущий китайский поисковик Байду.

На сформированный запрос 三五夜 san go ya выгрузились ссылки на стихотворение Хакукёи, написанное им в 810 году, в свои тридцать девять лет, по случаю праздника середины осени, когда он находился на ночном дежурстве во дворце императора и, глядя на луну, вспоминал своего друга, с которым пришлось разлучиться более полугода назад из-за того, что тот был понижен в должности и отправлен в ссылку в отдаленную китайскую провинцию. А память дополнила хайку Кага-но Тиё о москитной сетке, через отогнутый уголок которой можно любоваться луной, – возможно, и там есть место для одиночества.