У меня пропала сумочка с документами! Что же мне делать? «Без документов я теперь никто и ничто! Что будет со мной и моими детьми?» – не своим голосом закричала я… А притихший было ребенок начал биться и ворочаться, давая о себе знать.

Маргарита видела, как Люся вскочила на ноги и тут же без сил опустилась на краешек кровати. А Саня, присев на корточки, целовал ей руки и приговаривал:

– Родная моя, девочка моя. Успокойся. Не рви себе сердце.

Люся снова заплакала. Саня понимал, что это плакало ее изболевшееся от горя сердце.

– Младенец колотился и дергался внутри меня, напоминая о себе, и именно в этот момент я подумала: «Ну что тебе от меня нужно? Лучше бы тебе вообще не родиться или же родиться мертвым!». Ребенок затих. Но мне было не до него. В ту минуту все мысли были сконцентрированы на осмысливании всего происшедшего. Я понимала, что потеря документов в военных условиях равносильна смерти. Нужно собрать всю свою волю и, стиснув зубы, бороться. Но то, через что мне пришлось пройти, не могло привидеться даже в самом страшном сне. Все эти годы меня мучает чувство вины перед невинным младенцем, которого я прокляла задолго до его рождения. Дура! Проклятая дура! Что я наделала?! Как я могла? Почему?! Зачем? Что это могло изменить? Я прокляла своего ребенка! Я жива, а она мертва. И нет мне прощения! – сказала она, захлебываясь от рыданий.

Та Рита, что сидела в постели, не могла понять весь смысл услышанного. А взрослая Маргарита, уткнувшись головой в согнутые колени, громко рыдала, мысленно выпрашивая у своей матери прощения за то, что никогда ее не понимала. Девочка понятия не имела о том, что сердце ее матери истекало кровью под тяжестью взятой на себя вины.

Это сердце разделилось на две неравные половинки, и та, что больше, осталась там, рядом с ее малышкой, а меньшая досталась Рите.

Неужели космос проделал такую титаническую работу только для того, чтобы молодая женщина поняла свою мать? Тогда он в этом преуспел. Теперь Маргарита знала, почему мама целовала ее спящей, нашептывая ласковые слова. Она не хотела обижать ту, которую потеряла… «Мама, дорогая моя мамочка! Прости меня, прости!»

– Люся, любимая, – заговорил отец. – Как ты могла нести это горе одна? Страдать и молчать, взвалив на себя вину, которую не совершала. Ты же сама сказала, что наша дочь родилась здоровым ребенком. Значит, это не твоя вина. Виновата война, голод, холод и те неимоверно тяжелые условия жизни, которые выпали на твою долю. Сотни тысяч матерей потеряли своих детей, сотни тысяч детей потеряли своих матерей. Это больно, но это реальность, и от нее никуда не денешься. Родная моя, я преклоняюсь перед твоим мужеством. Не всякая женщина могла бы справиться и выжить в тех страшных условиях. И я хочу, чтобы ты знала, что я тебя любил, люблю и буду любить. Теперь, когда нет никаких недомолвок, нам будет намного проще понять друг друга. Самое главное, что мы вместе. И у нас с тобой есть наши дочь и сын. И я по-настоящему счастлив! Лисенок, придет время, и мы съездим в эту забытую богом деревушку. Посидим и вместе поплачем над маленьким холмиком. Поставим памятник. И нам обоим от этого станет намного легче.

– Сашенька… Ты не можешь себе представить, сколько раз я мысленно была там, вымаливая у нее прощение. А теперь мне стало легче. Ведь мы поедем туда вдвоем. Правда?

Люся все говорила и говорила. А Маргарита ее уже не слышала. Перед ее глазами, как в немом кино, высвечивались и проносились разрозненные, не связанные между собой картины из их тогдашней жизни. Она видела перед собой набитый до отказа вагон, в котором нечем было дышать, и смертельно побелевшее лицо матери, которая еле стояла на ногах, пытаясь вобрать в себя глоток воздуха. Она задыхалась. Губы у нее посинели, и она упала прямо на руки своей соседки. Рита начала орать. Рот девочки был широко открыт, а голос пропал. Она теребила мамину юбку. Ей было очень и очень страшно. Пассажиры, сидящие напротив, всполошились и начали брызгать на Риту и ее маму водой.