– да вы в выходной пришли, вот мы всей семьей и в сборе.

– однако только ли семья Пушкаревых тут проживает, в таком-то доме?

– мы Пушкаревы, а с нами еще жены семья – Шаповаловы.

– больно много вас, больно шумно.

Дмитрий перечислил в непонимании всех членов семьи, оправдываясь за многочисленность, плодовитость и живучесть. но председатель не угомонился. он, не разуваясь, обошел дом с тремя комнатами, заглянул в печь, в шкафы, порылся в сундуках, пока Дмитрий неловко стоял позади, не догадываясь, зачем этот усатый проводит такой дотошный осмотр.

Ксения как раз возвращалась из хлева после кормежки и, румяная, поприветствовала гостя, предложила угощение или чарочку водки. тот вскинул руку, возмущаясь, и несколько раз повторил, свистя сквозь неплотно посаженные зубы, слово „взяточка“, а потом, будто прижевывая его словом „предлагается“, вышел и направился к хлеву.

я не нахожу никаких документальных свидетельств этого раскулачивания. первый репрессированный человек, по информации „Мемориала“[3], был арестован в 1930-м, когда моих родственников уже раскулачили и они сбежали.

утром следующего дня Ксения сидела возле Ночки. ей было тревожно от вчерашнего визита председателя. она знала, к чему это может привести. Кончиками усталых пальцев она расчесывала шерсть Ночки и прикасалась к ней щекой. корова оборачивалась и кивала, высунув тяжелый розовый язык. „вот бы чего не случилось, Ноченька… мы же ничего плохого не сделали, да? жили себе, жили…“ корова устало кивала вновь.

председатель по-свойски зашел в хлев, прошагал по соломе до загона Ночки и отворил калитку. затем он демонстративно отвязал веревку, взял ее в руки и потянул на себя. корова чуть уперлась, но двинулась. Ксения продолжала сидеть на корточках, вопросительно глядя на усатого мужчину.

– коровку вашу изымаем. для колхоза. она там нужнее. а вы идите, собирайтесь. я вашему мужу все объяснил. нечего как барыня тут в селе жить-поживать. поезжайте куда-нибудь в другое место.

– вы нас выгоняете из дома?

– вовсе и не выгоняю, а так просто предупреждаю, что буржуям в Советской стране нет житья. да спасибо скажите, что не расстреляли!

вытянуть Ночку из хлева ему было непросто. он прикрикивал, хлестал ее и всячески выражал силу собственной власти. корова не привыкла, чтобы ее били, и не понимала этого языка. оглядываясь на хозяйку, непонятливо озираясь, она пригибалась от ударов. Ксения знала, что Ночка может подуреть ни с того ни с сего, от веселья, и успокоить ее сможет только она. одна надежда была на это. „вот бы она сейчас скаканула на него да защитила всех нас“. но Ночка, кажется, впервые в своей жизни испугалась. когда ее глаза смотрели прямо, они были черны, как две капли темной краски на листе бумаги. сейчас они бегали из стороны в сторону, отчего белые глазницы появлялись то в одном, то в другом углу, на мгновения создавая ощущение, что животное ослепло. она не понимала, почему еще холодно, но вокруг нее уже вьется такая огромная муха, щипки и шлепки которой подобны укусам. привычка к живому брыканью оказалась вмиг забыта. Ночка нервно дергалась, уворачиваясь от криков и ударов, и так неосознанно вышла из хлева. Ксения провожала ее глазами и видела, как через порог переступает совсем другое, уже не ее животное. вся нежная доброта погасла. тогда она встала, отряхнула сено и землю с юбок и доковыляла до дома, где уже стоял всеобщий вой.