– Но ты же мог доказать, что это твоя работа!

– Не мог! Я до того написал всего один портрет – «Мечту!», все остальное были пейзажи, натюрморты и прочее, с этим и приехал в школу! Милая, давай не будем перемалывать, мне неприятно. – он поцеловал обоих, прошелся по комнате и не сдержался. – Нет, подумать только! Такое сотворить и сегодня позвонить, как закадычному другу. Словно мы не виделись два дня. Он, видите ли, Леру увидел!

– Успокойся, Дэн. Он не посмеет обидеть нашу дочь!

– Мне надо ей позвонить! – спохватился Дэн, но рука Ев прижала его к месту:

– Стоп! Что ты скажешь? Что он подлец? Что украл у тебя картину, поэтому ей не надо с ним общаться? Она же может пойти на противное. Вон сколько дулась на нас, считая, что мы ее в ссылку отправили! Нет, тут надо действовать хитрее. И потом, мы не знаем – сколько они раз виделись, разговаривали, какое у нее образовалось о нем мнение…

– Да, папочка! – вставила Агния. Ев кивнула ей, а Дэн, совсем забыв, что его маленькая дочь рядом, опомнился и, погладив ее по голове, благодарно поцеловал в щечку, обняв еще крепче:

– А что тогда делать? – он действительно не знал, как поступить. С одной стороны, ну что тут такого случилось. Схитрил Пауло раз, но чего достиг? Ничего! У него же есть все, что только можно себе пожелать. Но! В душе было как-то неспокойно. Не завидно, не обидно, а именно тревожно. – Девчоночки мои, простите, что из-за такой мелочи вас напрягаю. Вы поймите, все что было, то было. С его звонком, как с вороньим криком, смятение проснулось.

– Понимаем, мы же семья. – сказала Ев и пошла к бару, налить ему стаканчик для успокоения, им же с дочкой взяла сок. Ния тем временем забралась к нему на руки, обняла за шею, приговаривая:

– Не печалься! Ты у меня, самый лучший мужчина!

Как после таких слов можно было не засмеяться. Дэн обнял их и радовался лучшему творению на земле, каким могла одарить его Жизнь.

****

«Глаза постепенно становились родными и привычными. Николай уже четко определял по звуку тихих шагов, когда они возникнут над ним, и пытался выбраться из своего кокона «безразличия», намереваясь ближе познакомиться с хозяйкой этих глаз.

Был тихий зимний вечер. Снег огромными хлопьями засыпал землю, одевал деревья в чистые, белые, пушистые шубы. Потрескивали дрова в камине, пахло хвоей и чем-то сладким. Ему так сильно захотелось горячего, черного чая, и обязательно с сахаром! Пересохший язык был неприятен. Дышалось с трудом. Шаги удалялись и он испугался – что если это был сон?! И он никогда не видел этих глаз…. И не увидит. А что, если он вообще умер и попал в ад, где его постоянно будет мучить жажда, будет чего-то хотеться, но он, как великий грешник, не получит желанного? Возможно вокруг все уродливое, как последние минуты жизни? Пустые, зябкие, скользкие… А что если треск – это треск огня, в котором горят грешники, а сладкий запах – не что иное, как зажаренные тела?! Его охватил ужас и паника. Он сжал ресницы, что было сил. И пусть это выглядело не по-мужски, решил встретить расплату на слепую. Шаги вернулись. По звукам догадался, что она подбросила дров в огонь, и ждал: вот – вот, сейчас, к нему подойдут, возьмут его и поместят в котел. Как же это будет больно! Но зато, он сможет напиться! Сделать свои последние глотки с наслаждением и примет кару. Напьется! Не поместят же его в пустой чан…

– Пить! – вырвалось у него непроизвольно. – Чаю! – заявил он, уже осознавая, что говорит вслух. – Чаю! – повторил громче. Ведь и у приговоренных есть последнее желание…»

****

Николя вернулся после непредвиденной поездки опечаленный и чтобы развеять свое настроение, поспешил к семье. Больше молчал, отвечая односложно на вопросы, поглядывал на всех украдкой и заметил, что не только у него такое самочувствие. Послеобеденный чай не принес никому особого настроения, от чего разговор не вязался. Сидя в каминном зале, в удобном кресле с мягкими подлокотниками и высокой спинкой с чашкой чая, изучал новый портрет, водруженный Дэном на центральное место, и тут его словно осенило. Он вспомнил о находке и побежал к себе, крикнув на ходу: