Но и результат трудов ждать себя не заставил: уже через год-два у всех были быки, а потом и кони, а там, гляди, начали строить новые дома, уже кое-кто и земляным полом брезговал – настилал деревянный! Стали снова отмечать праздники. В выходные дни с утра на скамеечках перед домами усаживались старики в новых, подаренных детьми рубахах, а вечерами собиралась на игрища молодежь.

Пошли справлять свадьбы. Бабушку, тогда еще совсем юную, шестнадцатилетнюю, тоже выдали замуж. Посватался неплохой человек, не стали обижать. Девка – товар скоропортящийся: передержишь – беды не оберешься. Хотя, как потом призналась бабушка дочке, Егоркиной маме, больше года она мужа к себе не подпускала – считала, что слишком молодая еще. Муж был заметно постарше и отнесся к этому с пониманием, не сильничал.

А потом как-то зимой в деревню приехал незнакомый человек в кожанке и с наганом. Зайдя в сельсовет, он показал председателю документы и спросил:

– А кто у вас в селе самый бедный?

– Да, пожалуй, вон – Ванька-дурачок, беднее его никого нет.

– Ну, вот и определяй меня к нему на постой.

– Да у него там клоповник и жрать нечего. Бобылем живет – кто за него пойдет! Его если от жалости кто покормит, а так – одними буряками питается.

– Ничего, я привычный.

На следующий день жители деревни, занимаясь своими делами, нет-нет да и замечали в разных местах странную пару – незнакомца и Ваньку-дурачка, тоже уже в такой же кожанке и с маузером в деревянной кобуре на тонком кожаном ремешке через плечо. Ванька дымил самокруткой и что-то рассказывал гостю, тыча пальцем в самые богатые подворья.

Наутро спозаранку председатель сельсовета обошел дворы и передал тридцати мужикам из числа наиболее зажиточных приглашение собраться перед зданием сельсовета к десяти часам, дескать, комиссар с ними потолковать хочет.

Слухи были самые разные: от хороших («электростанцию строить собираются») до плохих («излишки зерна будут вымогать»).

На деле все оказалось иначе. Пришедшие к сроку мужики с удивлением увидели возле сельсовета отряд вооруженных матросов, стоявших строем и переминавшихся с ноги на ногу – морозец придавливал, а ботиночки – не валенки.

Когда подтянулись последние из мужиков, матросы по команде вдруг слаженно, с глухим топотом и бряцанием оружия, побежали двумя цепочками и сомкнулись, опоясав мужиков ровным кругом.

– А ну снять всем верхнюю одежду! – скомандовал мужикам вышедший вперед тот самый вчерашний незнакомец.

– Вы что, хлопцы? Чего-то мы не поняли… – начал было один из мужиков.

– Тут понимать нечего – скидавай кожух и портки! – вякнул из-за спины комиссара Ванька.

Матросы по команде клацнули затворами и взяли ружья на изготовку.

Мужики, поглядывая друг на друга, стали раздеваться: обыскивать, что ли, будут?

– В колонну по трое – стройся! – скомандовал комиссар, когда селяне остались в одних рубахах и кальсонах.

– Это нам? – переспросил ближайший к нему мужик.

– Вам, вам! – снова высунулся Ванька.

И уже через минуту – в деревне еще никто всполошиться не успел – лучших ее хозяев строем, в одном исподнем, босиком по снегу, под конвоем матросов погнали за тридцать километров в город. Больше их не видели. Спустя пару дней все их подворья подверглись полному разорению прибывшей бригадой по раскулачиванию.

Молодую бабушкину семью эта беда тогда не затронула – они с мужем только начали жить отдельно в небольшой хате и хозяйство имели самое скромное. Бабушка, с детства приученная к работе, трудилась от зари до зари и ни о чем, кроме хозяйства, сильно не задумывалась. А вот муж ей достался немножко не от мира сего.