– Сюда, пожалуйста, – прошептал капельдинер, проведя Хульду и Карла вдоль рядов к указанным в билетах местам. – Я сейчас принесу вам напитки.

Только Хульда и Карл уселись, как погас свет, и весь зрительный зал хором ахнул. Теперь стал виден потолок синего цвета, сияющий бесчисленными маленькими лампочками. Он был похож на звездное небо, которое в Берлине никогда не увидишь из-за слепящей неоновой рекламы. Но здесь, в варьете «Зимний сад», небо простиралось у них головами и это было прекрасно.

Хульда нащупала руку Карла, и он нежно сжал ее пальцы. По спине Хульды пробежали мурашки, и она прильнула к Карлу. Настал, отметила Хульда, тот редкий момент, когда они понимали друг друга без слов, и не было причин для споров. Она ценила эти мгновения, и в это время становилась очень счастливой. Но все остальные часы, дни, недели, которые она жила одна, без Карла, – какими сейчас они казались тягостными и бессмысленными! А Карл? Она даже не знает, над чем он сейчас работает, и решила непременно расспросить об этом после представления.

Оркестр заиграл туш, и открылся занавес. Хульда бросила беглый взгляд в программку, которую всунул ей в руки капельдинер. Братья Райт выскочили на сцену, исполняя акробатический номер, от которого у Хульды, еще в детстве боящейся карусели, закружилась голова.

За ними выступала томноголосая певица в длинном боа из перьев, на вкус Хульды – слишком много дыма и слишком мало музыки. Но публика бушевала от восторга, особенно когда мадемуазель Коко, как ее звали в программке, раздавала воздушные поцелуи, открывая первым рядам обзор на глубины своего декольте.

Вскоре ее сменил юморист, рассказывая анекдоты, для которых Хульда выпила слишком мало шампанского, – она все еще потягивала первый бокал. Карл сидел рядом в чопорной позе, что вызвало у Хульды улыбку. Утонченному инспектору криминальной полиции Норту такое было не по вкусу. Это более подходило его полноватому помощнику Паулю Фабрициусу, который всегда был рад дешевому, пьяному веселью. Особенно бы ему понравились девушки в откровенных нарядах, задирающие на сцене ноги в скандально коротких юбках.

Они в свою очередь уступили сцену балетному дуэту, за которым было очень приятно наблюдать. Прыжки и пируэты сопровождались такой трогательной музыкой, что у Хульды на глаза навернулись слезы. Она искренне аплодировала. Французский вокальный квартет, выступавший в заключительной части, ей тоже понравился. Какой красивый язык, думала она, до чего прекрасна Франция! А ведь всего несколько лет назад, в мировую войну, французские и немецкие солдаты истребляли друг друга на фронте. И теперь они сидят здесь, пьют шампанское под искусственным звездным небом и весело празднуют, словно горя и страданий никогда и не бывало. Как это здорово!

Внезапно Хульде вспомнилась улица Гренадеров, тесная квартира Ротманов и страх на лицах живущих в ней женщин. Этот зал с его музыкой, поющими и рыдающими скрипками, сверкающими стенами и ножками в шелковых чулках казался другой планетой. Хульда подумала, что могла бы сейчас встать, покинуть театр, пройти по темным улицам до квартала Шойненфиртель (дорога займет менее получаса), но эти два мира никогда не пересекутся.

– Ты совсем не хлопаешь, – обратился к ней Карл, когда закончился последний номер, и Хульда очнулась от своих мыслей под гром аплодисментов. – Тебе не понравилось?

Хульда уловила в его голосе беспокойство и втайне порадовалась, что Карлу, судя по всему, хочется, чтобы ей непременно было хорошо.

– Что ты, очень! – промолвила она, но то была лишь полуправда. Отдельные номера показались ей действительно красивыми, но некоторые – откровенно банальными.