Короче. Больше или меньше, но внешне на Мушкетера он был похож, вернее – все в нем, кроме костюма, ботфортов, отсутствия шпаги. Ну и прическа не соответствовала – темные волосы, аккуратно подстриженные и разделенные, будто белой ниткой, пробором. Естественно – мода другая, и времена другие.

Их сокурсник, неутомимый поэт-пересмешник Саша, написавший знаменитые «Волосатые частушки» один куплет посвятил именно ему. «А у Геры голова, что участок местности. Посреди идет шоссе, а по бокам окрестности». Однако, на создание этих частушек Сашу «вдохновило» неожиданное появление на занятиях Маши, решительно или по глупости, остригшей свои роскошные волосы.

Эпиграф к частушкам был злой и даже обидный: «Волос длинный и густой вьется по башке пустой». Это было про нее, дуру. И зачем она тогда отрезала косы? Ведь по ее косам страдало или исходило завистью полкурса! «Маши косы, косы Маши, / Те, что не бывает краше. / Вдруг не стало тех волос. / Черт завистливый унёс». Она поначалу хотела даже обидеться, но передумала – это же был дифирамб с эпитафией пополам. В шутку Саша даже предложил объявить траур в честь «напрасно загубленной красоты».

Ох, сколько же таких стихов, стишков, песенок и даже целых поэм ходило по курсу. Большинство из них всеми давно забыто… Маша напрягала память, пытаясь что-то вспомнить, и улыбалась каждой всплывшей ниоткуда строке. Она стояла, прикрыв глаза, и улыбалась. Как же прекрасна была их глупая беспечность! Только в юности можно за ночь до экзамена вдруг сесть и писать частушки про чьи-то, еще не облысевшие головы. Теперь волос у нее вдвое меньше, а ума, увы, больше не стало. Может быть, больше опыта, понимания. А так – все такая же доверчивая дура.

Прекрасная, беспечная молодость! Интересно, много ли их «ребят» еще живы? Где же они сейчас, ее такие разные сокурсники, подружки, приятели, друзья, бывшие тайные поклонники, влюбленные и ухажеры? А сейчас… Надо бы позвонить, попытаться найти, узнать, когда вернется из круиза, из своего «дальнего плавания». По крайне мере, мальчики-то фамилии не меняли? Но как найти?

Из их группы Герман всегда был самым добросовестным и в учебе, и в разных «вне-институтских» делах.

В семнадцать-восемнадцать лет, да в хорошую солнечную погоду кому не хотелось удрать с лекций, чтобы покататься на лодках в Измайловском парке, особенно если в аудитории тоска смертная – научный коммунизм. Какая там наука? Один треп. А Герман – никогда. Но при этом всегда оставался компанейским парнем – и когда выезжали за город на лыжах, и в колхоз «на картошку» или сажать деревья перед новым университетом на Воробьевых горах.

Многие ребята, даже круглые отличники, не очень-то спешили браться за всякие «комсомольские поручения». Бывали, конечно, и приятные задания. Но редко. Отличнику Диме было даже лестно вести математический кружок в женской школе… Ему нравилось, что девочки смотрели на него, как на взрослого мужчину, кокетничали и заигрывали. Тогда настроение учителя поднималось и, как ни странно, успеваемость девочек по математике тоже. Тут уж юному «профессору» можно было гордиться! А вот идти в общежитие строителей и выяснять, почему те пропускают вечерние классы… Или мусор убирать всем курсом… Герман не забывал и не отказывался никогда. Его готовность выполнить любое порученное дело, «надо – значит, надо», вызывала удивление и даже раздражение многих однокашников.

Машу тоже слегка смущала эта комсомольская готовность Германа, но почему-то она верила, что он все делает искренне. Ей никогда не приходило в голову, что какие-то обстоятельства, будто кто-то все время смотрит в его спину, «заставляют» его быть «правильным». А она сама? Разве ее кто-то заставлял, когда она не просто вступила, а буквально ворвалась в комсомол в тринадцать с половиной лет? Было ли в этом внушенное им всем «веление времени»? Нет-нет, в четырнадцать лет о проблемах поступления в институт без комсомольского билета еще никто не задумывался. Ее никто не толкал, никто не отговаривал. Для того времени это было естественно. Да и родители вряд ли бы стали отговаривать или посвящать в реалии жизни. Они просто боялись «придавить ее к земле» или вызвать непредсказуемый протест. Придет время, сама разберется.