Следующие два года Джа помнит смутно. Отчасти из-за лекарств, которыми его накачивали, экспериментируя с комбинацией и дозами, отчасти из-за дня сурка в стенах клиники без связи с внешним миром. Между тем, Джен считает проведенные в застенках месяцы дали Джа очень многое.

Во-первых, он узнал, что во время приступов его мозг не формирует никакой специфической активности. На мониторах врачи видели импульсы, идентичные просмотру фильма. Все остальные функции организма работали в штатном режиме, будто пророк и впрямь подглядывал в будущее через открытое окно.

Во-вторых, в клинике Джа пристрастился смотреть телевизор. Именно там новостные сводки прорвались сквозь броню барбитуратов и романтических иллюзий, показали, что именно видит пророк, отключаясь от внешнего мира. Никаких параллельных вселенных, никаких чудовищ, только люди, осатаневшие, съехавшие с катушек сильнее самого Джа, обычные живые люди в обычных человеческих городах, на соседних улицах, в знакомых с детства дворах. Совсем рядом, под самым носом. Это привело Джа в ужас и заставило повзрослеть настолько, чтобы убедить врачей в своем выздоровлении.

Зная, что приступы случаются только глубоким вечером, Джа пораньше укладывался в постель с книгой. Он по-прежнему проваливался в забытье, но ему все чаще удавалось очнуться в одиночестве, никем не замеченным, а если рядом оказывался кто-то из персонала, вел себя как проснувшийся ребенок – глядел на заботливых медсестер честными синими глазами и безмятежно улыбался новому дню. Официально он избавился от кошмаров, на самом деле его кошмары ожили на улицах родного города.

Переложив пророка на диван, Джен контролирует его пульс. Пока под пальцами размеренно стучит кровь, все (теоретически) в порядке. Конечно, согласись Джа на исследование, современная аппаратура могла бы увидеть аномалии, пропущенные диагностикой десятилетней давности. Джен обещает другу найти способ раскопать правду, не закопав их обоих под следствие.

Джен разговаривает с Джа, как с коматозником. Вдруг, он запутался в собственном сознании и не может найти выход (такое показывали в каком-то мистическом сериале), а голос Джена укажет ему дорогу. Наконец, взгляд Джа фокусируется на коленке Джена, пророк порывисто втягивает воздух полной грудью и выдыхает со словами:

– Это что-то новое.

– То есть как трахались? – переспрашивает Джен через дверь.

Из комнаты пророка доносятся хлопки тумбочек, Джа торпедой носится от шкафа к шкафу, переодеваясь от носков до футболки.

– Как-как, по-всякому, – доносится раздраженное. – Ты возле меня полтора часа сидел, последствий не видел, что ли?

– Смотрел не туда, – бурчит Джен. Надо бы диван проверить. И почистить, если что.

Дверь открылась, Джа в халате, с охапкой чистых вещей в руках выскользнул из комнаты и юркнул в ванную. По стенам душевой кабины забарабанила вода.

– Похоже, мы никуда не едем, – бубнит под нос Джен и спускается в кухню, ставить чайник.

Через открытую форточку льется свежесть отмытого воздуха, ветер загоняет капли внутрь, разбивает о подоконник прозрачными кляксами. Вместо грохота моторов слышен шум танцующих в такт грозы деревьев. Джен сидит на подоконнике с чашкой горячего пуэра, чувствуя, как изредка капли попадают на загривок, отчего по спине пробегают мурашки.

Озадаченный Джа, сгорбившись за столом как вопросительный знак, прихлебывает чай из кружки.

– Расскажи, пожалуйста, во всех подробностях, что ты видел.

– Издеваешься, да?

– Ни в коем случае, – Джен с трудом сдерживает язвительный смешок, от чего голос звучит еще серьезнее.

– Их было двое. То есть, я видел обоих. Обычно только жертву ведь вижу, а тут… Как будто съемка двумя камерами одновременно. Они встретились в центре, на Ленина, в той части улицы, которую еще не отреставрировали. Просто подошли друг к другу возле Ибиса, поулыбались, ни слова не сказали и зашли в отель. Мужик снял номер.