Затекли колени, мелкие колючие шарики прокатились по голеням. Джен дотянулся до стула, дернув завязки, сорвал подушку и подложил ее, свернутую в два раза, Джа под голову. Позволил себе встать. Гадкой, едва заметной пылинкой на свежей краске, мелким камнем в кроссовке попала и осела в сознании мысль, как долго они смогут держать оборону. Физически. Еще десять лет? Двадцать? Сколько отмерено спасений до момента, когда очередной маньяк швырнет Джена в сторону как дряхлого старика? Картина неприятно кольнула и отступила перед новым наблюдением – телепрограмма вышла на третий рекламный блок за время приступа, это значит, прошло больше получаса. Джен взглянул на часы.

Как правило, приступы Джа длятся минут десять – пятнадцать. Стандартный сценарий – короткая охота, ближайший подвал или подворотня, пять минут на дикие зверства и быстрый побег. До тридцати и даже сорока минут доходило в нескольких случаях, если жертву увозили подальше от места нападения. Но в этот раз пророк в отключке около часа, и Джен не знает, что делать.

Набраться терпения?

Попытаться разбудить всеми гуманными и не гуманными способами?

Вызвать медиков?

Джен вспоминает рассказы Джа о психиатрической клинике.

Первые приступы начались в шестнадцать. Возраст, когда считаешь, что познал, вычитал и придумал истинные глубинные смыслы существования, когда пытаешься покорить весь мир, но он сопротивляется и выступает против тебя, когда родители предстают исчадиями Ада, главными из них, когда единственное, что занимает твой разум – борьба, не важно с кем и за что, лишь бы бороться. В это непростое для любого подростка время Джа впервые увидел будущее.

И посчитал, что подглядывает за параллельной Вселенной.

«Это было как… как в музыкальном клипе… кусок истории, которую тебе показали… только без музыки»

Так Джа начал писать песни. Злые, громкие, с рваным ритмом в унисон увиденным сюжетам. Он рассказывал о маньяках не таясь, с красочными подробностями, описывая то отчаяние жертв, то удовольствие убийц. Он собрал группу и орал в микрофон со сцен в барах, пьяный, затянутый сигаретным дымом, перекрикивая потасовки и рев таких же пьяных от пива и агрессии малолеток, которым наливали, не спрашивая паспорт. Его слышали, но не прислушивались. А приступы случались все чаще и чаще (сначала раз в квартал, затем раз в месяц, вскоре – раз в две недели) но всегда – поздно вечером, пока родители смотрели ток-шоу, Джа замирал в кровати иногда с гитарой в руках, иногда с книгой, и никогда – в присутствии кого-нибудь, кто смог бы подложить подушку под голову, чтобы не запрокинулся язык, и проследить, не задохнется ли пророк, гуляя по чужому кошмару.

Все исправила жажда.

Джа только вернулся с репетиции, не успел и переодеться, только сбросил в комнате инструмент и вышел в кухню выпить воды. До кухни через гостиную он дошел, промычав: «Привет» уткнувшимся в телек родителям (мать обычно вязала, отец щелкал пультом). Открыл холодильник. И рухнул на пол, зацепив рукой бутылку с оливковым маслом, которую мать хранила в боковой дверце.

Скорая приехала быстро. Спустя много лет Джа жалел, что не сумел обуздать юношескую заносчивость перед врачами. Разовая потеря сознания – явление нередкое. Ему бы вкололи успокоительное, посоветовали сходить к неврологу и сдать пару анализов. Все. Но Джа, отравленный яростью видения и выпитым накануне дешевым портвейном, решил доказать всем, что он – избранный. Он и только он видит иные миры, пропитанные насилием и жестокостью, населенные маньяками, чье изощренное мастерство смерти не снилось ни маркизу де Саду, ни Жану-Кристофу Гранже. Неврологи просканировали мозг Джа со всех сторон. Нашли пару незначительных рубцов, на которые списали судорожный синдром. Выписали фенобарбитал. И сдали на поруки психиатрам.