Поудобней обхватил ладонью ручку и потрогал указательным пальцем тугой спусковой крючок.

Ступеньки скрипели все ближе.

«Нет, пожалуй, папой сержант не будет», – злорадно подумал Он, быстро вышел навстречу сержанту и, почти не целясь, разрядил рожок ему в живот.

Тот, наверное, и понять-то ничего не успел – его буквально разорвало пополам, отбросив ноги и прочее далеко вниз.

Еще успев выкинуть вперед руки, сержант покатился вниз, оставляя на ступеньках свои внутренности.

Он же вставил новый рожок с патронами и медленно, чтобы не оскользнуться на крови, спустился по лестнице.

Он был уже внизу, когда ничего не соображающий спросонья разводящий выскочил из комнаты отдыха в одной нательной рубашке и без сапог.

Этого парня Он ненавидел лютой ненавистью.

Белобрысый. С белесыми водянистыми глазами. Вечно с шуточками, подколочками.

– Ага, нарушаешь, скотина! В карауле нельзя снимать гимнастерку и сапоги, – злорадно сказал Он и выстрелил в уже осмысленное, испуганное лицо разводящего.

Ощущая жгучее наслаждение, прошелся очередью от лица вниз.

Белая нательная рубаха разлетелась в клочья, разом окрасившиеся в ярко-красный цвет.

Пули, очевидно, перебили ему ребра, потому что разводящий, отлетев к двери, весь как бы вывернулся – тело провалилось посредине.

Он отодвинул сержанта, сменил рожок и открыл дверь в комнату отдыха.

Двое курсантов, что были там, все уже поняли.

Один забился под топчан и что-то истерично кричал оттуда.

Другой пытался выломать решетку в единственном маленьком окошке.

Похоже, ему это удалось.

Призвав на помощь всех своих ангелов, он умудрился влезть в окно шириной не больше двух кулаков.

Он дал по извивающемуся огузку, торчащему в окне, пару коротких очередей – хватит с него.

Затем, не отпуская курка, прошелся по ногам, торчащим из-под топчана.

Но вдруг тот, что торчал в окне, судорожно дернулся и вывалился наружу.

Он даже не успел выстрелить ему вдогонку.

Тогда Он выскочил из караулки, забежал за угол и в рассветной дымке увидел у окна какую-то темную кучу.

Он подошел.

Парень не шевелился.

И вдруг прямо над ухом – в это время Он наклонился проверить, точно ли беглец умер, – кто-то позвал Его по имени.

Он подскочил и резко обернулся.

Совсем рядом стоял часовой. Очевидно, прибежал на выстрелы от склада ГСМ.

Он спокойно поднял автомат и уперся дулом в грудь товарищу.

А тот – вот дурак – даже не обратил на это внимания, все таращил глаза на мертвого и все твердил:

– Елки зеленые, чего это с ним?

– Ничего, – ответил Он и выстрелил ему в сердце.

Часовой отлетел от Него, будто сам отпрыгнул, и упал на спину, сильно стукнувшись головой о землю.

Там, где у него только что было сердце, открылась огромная рваная дыра.

Шинель вокруг нее задымилась, потом вспыхнула ярким пламенем, но оно тут же, потрескивая, затухло от крови.

Он постоял немного. Посмотрел вокруг и, вспомнив о том, кому лишь прострелил ноги, вернулся в караульное помещение.

Он открыл дверь и опешил.

Тот, кому Он прострелил ноги, двигался навстречу – на коленях, но с голенями, вывернутыми от колен вперед.

Он толкал эти беспомощные култышки и двигался за ними к двери, то и дело заваливаясь набок.

За ним тянулись две темные кровавые полосы.

Он не стал терять на него время: проходя мимо, приставил автомат к его голове.

Тот, очевидно, сразу все понял и горько заплакал, закрыв лицо руками.

Он же спокойно выстрелил ему в голову, и когда тот, откинувшись назад, упал, перешагнул через него и прошел в комнату начальника караула.

Там уже надсаживался телефон.

Он разбил его прикладом.

Потом вскрыл неприкосновенный боевой запас.

Сменил магазины на полнорожковые, распихал по карманам «лимонки» и, присев на минутку на стул, обозначил для себя, что надо сделать.