Занятая своими переживаниями и влекомая ритмом, я не заметила, как пролетела половина вечера. Ярость и неловкость испарились. Мне даже начинало нравиться это нелепое представление. Но тут флейта захлебнулась. Обернувшись, я увидела, как Алестат, стиснув зубы, сжимает и разжимает ладонь. Его рана! Метнувшись к нему, схватила за руку, развернула к свету. От пальцев до запястья пролегал ярко-алый шрам.

– Болит?

– Свело. Не страшно. Сейчас продолжим…

Он потянулся за флейтой, но я схватила её раньше:

– Уважаемые зрители, мы объявляем перерыв. Вернёмся через пару минут.

Кокетливо мотнув юбкой и послав разочарованной толпе воздушный поцелуй, я подхватила мешок с монетами и потащила Алеса к свободному столику в углу зала.

Неохотно усевшись, он отхлебнул из кружки, услужливо принесённой миловидной официанткой. Наглая девица строила магу глазки, совершенно не стесняясь моего присутствия, и, кажется, даже не собиралась уходить.

– Спасибо! – пододвигая кружку Алестата к себе, процедила я, прожигая её взглядом. – Нам с мужем хотелось бы побыть вдвоём. Дорогой, сын нас уже заждался, пора сворачиваться.

Поникшая официантка надула губки, но соизволила убраться.

– Дай руку.

– Да там ничего…

– Руку! – упрямо повторила я тоном, не терпящим возражений.

Маг неохотно подчинился. Его левая ладонь мелко подрагивала, рубец горел и пульсировал.

– Я думала, на тебе всё заживает как на кошках. Пиратский тесак ведь был стальным, а не чисто железным, почему шрам до сих пор так плохо выглядит?

Алес окинул подозрительным взглядом зал и, понизив голос, протянул:

– Сталь – сплав. Возможно, железа в составе оказалось больше, чем обычно. А может, причина в потере Силы. Но рана пустяковая, зарастёт. Пойдём, надо продолжать, а то хозяин урежет оплату.

Чародей попытался встать, но я схватила его за руку, удерживая на месте.

– Тебе надо отдохнуть. Пятнадцать…

Под его тяжёлым взглядом я сдалась:

– Хорошо, десять минут. А пока расскажи, откуда ты знаешь так много простонародных песен.

– Они поднимают боевой дух. Вопреки расхожему мнению, солдаты нечасто исполняют высокопарные баллады, да и марши играют только на парадах.

– Допустим. А ты здесь при чём?..

Я осеклась, вспомнив слова принца о том, что Алестат служил ещё его матери.

– Не хочешь же ты сказать, что участвовал в войне отступниц?

– Участвовал. Конечно, не в роли простого солдата. Но бывало всякое.

Задумчиво водя пальцем по шраму на ладони, под внимательным взглядом чародея, я наконец решилась озвучить вопрос, давно не дававший покоя:

– Сколько тебе лет на самом деле?

– Я не знаю.

– Как это? Ты что, не знаешь, когда появился на свет?

– Нет. Отец никогда не праздновал мой день рождения.

– Ну, хотя бы в каком месяце и… году? – я ошарашенно уставилась на него.

– Мергрим – край вечной зимы. Я не знаю ни месяца, ни сезона, ни года своего рождения. Но по моим соображениям, мне где-то от тридцати семи до сорока пяти лет.

Мы оба замолчали. Не зная, как избавиться от неловкости, поднесла руку Алеса ближе к лицу и принялась её изучать. Гадать по линиям на ладони я не умею, но можно хотя бы сделать вид. Ровные края раны хорошо стянулись, и хотя воспаление ещё не спало окончательно, опасности это не представляет. Внимание привлекли странные отметины, выделяющиеся на фоне красного шрама. По всей ладони, на пальцах и запястье были разбросаны едва заметные белые точки, ещё более светлые, чем фарфоровая кожа чародея.

– Какие-то символы?

Алестат, до этого не мигая смотревший на меня, отвёл взгляд.

– Память о твоей наставнице.

Я непонимающе заморгала, ожидая, когда он продолжит.