– Вы могли бы остаться без денег, мадам.

– Наверное, я должна отблагодарить вас? – Голос Леры оказался под стать внешности – протяжным и плавным. – Как у нас говорят – «проставиться».

– Где это у вас? Вы из Польши, мадам? – Пусть Коля для неё будет французом.

– Нет, из России. Из Москвы.

– Так что же такое «проставиться»?

– Угостить выпивкой, месье. – Улыбка украсила лицо мадам Леры.

– Прекрасно. Рюмочка кальвадоса сейчас бы пришлась кстати. – Почему бы и нет, подумал Николай.

– А что такое кальвадос? Женщине его тоже можно? – Легкое кокетство было Лере к лицу.

– Можно, если ей уже исполнилось восемнадцать.

– Увы, восемнадцать ей исполнилось намного раньше, чем хотелось бы, месье. – Лерина улыбка из слегка лукавой превратилась в чуть грустную.

– Меня зовут Николя. Аспирант кафедры современного права. Вот мы и пришли. Кафе «Сара Бернар». Гарсон, два кальвадоса. А как зовут мадам?

– Валерия, – ответил объект.

Старый добрый кальвадос, хорошо выспавшийся в большой дубовой бочке, взялся за дело с азартом. Глаза Леры заблестели, а по щекам поплыл румянец. Яблочный аромат царапнул горло.

– Что бы вы делали, если б остались без денег? – спросил спаситель Николя.

– Придумала бы что-нибудь, – беспечно ответила Лера и опять улыбнулась.

И столько в этих словах, хоть и сказаны они были на неплохом английском языке, Николаша услышал русского, родного и близкого! Того, по чему давно скучал, чего не хватало ему, как иногда не хватает йода щитовидной железе. Он стосковался по простым человеческим отношениям, прямым и бесхитростным, теплым и бесплатным. Он устал думать на одном языке, а говорить на другом, устал принимать во внимание мелочные эмоции того или иного человека, мужчины или женщины, которых он, Николай, должен сохранить в кругу своих друзей. Ему захотелось русскую бабу, простую русскую бабу, душевную и незатейливую, как хочется иногда борща, картошки в мундире и рюмку водки. А сейчас как раз и сидела перед ним русская девушка, раскрасневшаяся и расслабившаяся после выпитого, хорошая и открытая. Такой никогда не придёт в голову, как американке Левински, сохранять на платье следы любви, с кем бы ни свела её судьба. Такая не будет скрывать желаний. Она близка и понятна русскому парню Николаю. И он всегда почувствует, чего ей надо.

– Вам понравился кальвадос, мадам?

– Очень.

– Гарсон, ещё кальвадосу!

Ему и самому захотелось стать для неё русским мужичком, ухарем и балагуром, лукавым и озорным, чтобы нашептывать на ушко незатейливые слова и не услышать в ответ ничего такого, что нужно запоминать и сверяться по франко-русскому академическому словарю: а что именно она имела в виду? Сейчас он всем сердцем чувствовал, что женщина, сидящая напротив, тоже его хочет, хотя она не намекала на это ни словом, ни жестом.

«Будь что будет, – подумал Николай, – откроюсь, а там посмотрим. Бог с ними, с этими пятьюстами евро в день, проживём как-нибудь».

Коля уже набирал полные лёгкие парижского воздуха, чтобы фирменным уральским говорком, к которому он привык с детства, произнести:

– Здравствуй, моя хорошая! Я тоже русский.

Но тут горькая, как перцовый пластырь, мысль обожгла его мозг. Ведь Лера хочет француза! Лера желает парижанина! И его, Колины, откровения станут для неё большим разочарованием. Молчи, ухарь, молчи. И он промолчал. Заговорила Лера:

– Месье Николя, а что мне завтра посмотреть в Париже?

Что тебе, моя радость, посмотреть? Я покажу всё. Мы будем улыбаться друг другу в саду Тюильри, я обниму тебя на ступенях Нотр-Дам, мы заблудимся в Булонском лесу, потеряем равновесие на верхушке Эйфелевой башни, выпьем божоле в Латинском квартале и закусим в миленьком ресторанчике на Монмартре.