– Замечательно сказано!

Взметнувшиеся вверх рюмки вскоре быстро опустели.

Через четверть часа Унгебауэр объявил, что сегодня они снова едут в «Империал» слушать несравненную Зизи Ардан.

– Ты хотел сказать «смотреть», а не «слушать», – поправил его Гвоздевич и, конечно, был прав.

Поехали вчетвером, потому как британцы снова отказались.

Как и в прошлый раз, кафешантан при «Империале» был полон народу. Корпулентный распорядитель с зализанной назад шевелюрой тотчас узнал Унгебауэра и без лишних слов провел вновь прибывших господ за столик в первом ряду.

– Прекрасные места! – обрадовался Фридрих, присаживаясь. – Демьян, как тебе это удалось?

– О, мерси! – расплылся в улыбке лейтенант флота. – Как удалось? Я всего лишь телефонировал им в четверг и попросил зарезервировать за мной самый ближайший к сцене столик!

– И с вас не потребовали аванс? – удивился Гвоздевич.

– Отнюдь нет! – возгордился Унгебауэр. – Распорядитель узнал меня, благо в прошлый раз мы с ним познакомились!

Приглушили свет. На сцене появилось трио барышень с голыми животами, лица которых закрывали полупрозрачные платки. Под восточные ритмы танцовщицы грациозно задвигали бедрами и замахали руками.

Джентльмены тем временем заказывали шампанское и конфеты – все готовились к выходу Зизи Ардан.

Прима появилась под громогласные овации и, кажется, не ожидала такого приема. Сегодня на ней было великолепное муаровое платье цвета квантунской ночи, которые прекрасно дополняли, будто звезды в небе, жемчужные серьги и колье. Цветочной тиары на ней на сей раз не было, но это нисколько не умоляло ее природную красоту.

Окинув своим печальным взглядом завороженную публику, мадам Ардан начала петь необыкновенно чувственно и величественно:

Пусть это сон, пусть все обман!

И эти ласки огневые,

И наши грезы золотые

Пусть разлетятся, как туман…

Выдержав необходимую паузу, она с еще большей страстью пропела припев:

Миг этот наш, при звоне чаш

Замри в порыве наслажденья,

Любви прочувствуй упоенье

И верь сильней любви своей,

И верь сильней любви своей!

– Верь сильней любви своей… – повторял шепотом Унгебауэр, не сводя глаз с примы.

Пусть безрассудочно сожжем

Мы жизнь и сердце своевольно,

Пускай поплатимся мы больно,

Зато теперь мы счастье пьем…

С последними аккордами фортепиано зал разразился бурными аплодисментами и криками «браво!». Джентльмены поднялись со своих мест, чтобы стоя выразить свое восхищение очаровательной исполнительнице.

Горский осмотрелся. За соседним столиком активно хлопали господа в черных визитках с золотыми цепочками часов. Часть из них была гладковыбрита, но все как один с напомаженными волосами и аккуратными проборами.

«Банкиры», – определил Горский. Именно они в прошлый раз ангажировали мадам Ардан первыми. Одни из них, с острым длинным носом поймал взгляд Антона Федоровича и недобро нахмурил брови.

Мадам Ардан скрылась за кулисами, а вместо нее на сцене появился толстяк-распорядитель и антрепренер в одном лице. Он предсказуемо начал расхваливать свою приму, делясь с публикой ее гастрономическими предпочтениями. И снова завертелось колесо торговли. Очевидно, одни только конфеты и шампанское составляли не меньшую прибыль заведения, нежели самые входные билеты.

Вскоре Горский остался наедине с Гвоздевичем: Фридрих уехал домой, сославшись на плохое самочувствие, а Унгебауэр отлучился в уборную.

– Хорошо, что у нас выдалась минута поговорить с глазу на глаз, – быстро заговорил Гвоздевич, периферическим зрением поглядывая по сторонам.

Судебный следователь внутренне подобрался.

– У вас какое-то дело ко мне? – догадался он.