– Будь тогда другое время, я б тебя направил туда, где б ты поморозил своё боевое орудье.

– Вот то-то и оно, что время было хлопотное.

На мотоцикле "Урал" Виктор Семёнович привозил и врача за двадцать пять верст.

Врач, осмотрев больную, строго-настрого приказал: больную не трогать! Нужен полный покой, иначе ей Томска не видать.

Узнав причину, из-за которой занемогла тётка Матрёна, Виктор Семёнович как-то недобро усмехнулся, как будто кончине Феофана можно было только порадоваться.

Матрёна горестно сказала ему на это:

– Вить, он ведь наш…

Виктор покачал головой и ничего не ответил.

Вместе с Виктором Семёновичем и врачом уехал и Григорий, пообещав вернуться вскорости.

Приезжал он ещё раз пять. Намаялся, сердешный, не позавидуешь. И отпуск истратил, и отгулы, и уж в долги влез, а про выходные и говорить нечего. Один выходной отработает за долги, а на другой, с новым отгулом – через разъезд Сураново на собственных набеганных – в родное Сураново за пятнадцать вёрст. Вот так и маялся, не видя выхода из сложившегося положения и в то же время боясь его исхода.

Однажды привёл Ваську, Татьяна прислала на случай помощи, или ещё чего. Мирон, через Груню, попросил Виктора Семёновича привезти парнишке велосипед. Пусть катается, а при нужде и до Берёзовки доскочит, скличет людей.

За лето в Сураново людей побывало много: пахота, посевная, уборочная. Но уж в избу стариков без нужды не входили. Жили в заброшенных домах. Трактора и комбайны ставили подальше у амбаров, чтобы треском пускателей и лишним шумом не обеспокоить хозяев.

Васька любил технику, почти целыми днями пропадал возле неё. Но больше его увлекали поля своими необъятными просторами. Бывало, прибежит на обед, наскоро перехватит что-нибудь и вновь в поля, к тракторам, к комбайнам. Мирон поглядывал на него со стороны и одобрительно подкахыкивал: не умер в мальчике крестьянин, живёт в нём душа хлебороба.

Как-то вечером, сидя с ним на завалинке, спросил:

– Сураново часто вспоминаешь?

Васька ответил не сразу. О чём-то подумал, почесал затылок и сказал:

– Иногда. Только будто как во сне. Как в сказке. Наверно потому, что в ней маленьким жил.

Старик улыбнулся:

– А это так и должно быть. Детство и есть сказка, только живая. И хорошо, если ты по ней прошёл не обиженным, не обманутым, не искалеченным.

– А тебя когда покалечили, в детстве?

– Нет на фронте, в гражданскую.

– А ты, дедунь, помнишь своё детство?

– Раньше вроде как и не вспоминал, теперь часто вспоминаю. Наверное, время много свободного. Не у дел стал. А может, и пора пришла о нём потосковать.

– Дедунь, а ты песни не разучился петь?

– Дак не знаю, давно уж не певал.

Пока Золотцевы жили в Сураново, мальчик не отходил от старика, Мирон время от времени, что-либо делая, напевал какие-нибудь песенки. Ваське это нравилось, и он тоже стал приобщаться к песням, память у него была цепкая, быстро схватывал тексты, да и музыкальный слух был неплохим. Бывало, певали, старый и малый.

– Так давай споём. В Пашково-то не с кем было. Отец постоянно пьяный, базлает, что непопадя, слушать противно. Мамке не до песен.

– Так давай. Какую? Начинай.

Мальчик сосредоточился и негромко запел:

Все васильки, васильки.

Сколько их выросло в поле…

Мирон брал вторым голосом:

Даже у самой реки

Мы собирали их с Олей.

Мальчик не вдавался в тонкости и трагический смысл песни, ему нравилось, что в ней звучали, как ему думалось, их имена, его и Оли, имя его младшей сестрёнки. Он любил её.

Оля красивой была.

Оля воды не боялась…

Тут он даже с-под стоном брал:

Даже по целым ночам

С милым на лодке каталась.

Очень Матрена любит их слушать. Наверное, и сейчас лежит там и прислушивается. Потом скажет: