Но, подбежав, я ожил вмиг,
И мой раздался звонкий крик:
– Он был, дедуля! Съел всё! Был! —
Но он задул мой резвый пыл:
– В твою не сказано будь злость,
В лесу ты, помни. только гость.
Внутри чужих кричать квартир
Нельзя, пугая страшно мир.
Здесь свой порядок, свой закон,
И всякий громкий шум и звон —
Им всем опасность и беда:
Куда бы спрятаться, куда?
Не исключенье и хромой:
Не ткнётся лапой и одной
Он в приготовленную снедь… —
«Не буду, дедушка, шуметь. —
Сказал ему я шепотком, —
Но съел он, видишь, с огоньком!»
«Да», – так же тихо он в ответ.
И привязали мы в момент
Морковки много, кочерыг,
Сюда пусть зайчик – прыг да прыг! —
К съестному снова притрусит,
Его счастливым будет вид!
– Он, знать, отбился от своих,
Коль, как они, в прыжках не лих…
Но вот, услышав как-то нас,
Нашёл он храбрости запас,
Решил проверить чутко след:
Вдруг обронили что вослед?
В нужде отбросил напрочь страх.
Мы – не его печальный прах:
«Пусть лучше к ним я хвост снесу,
Чем вдруг наткнуся на лису!»
Вот угощенье всё и съел,
Поверив нам, став в этом смел.
Шептал я: «Дедушка, всегда
Носить мы будем, все года?»
И он кивал мне головой:
– Но к обелиску мы с тобой
Сперва захаживать начнём,
Заботу чтоб явить о нём.
И я поддакнул: «Да! Да! Да!
Всегда к нему, не иногда».
Еду носили… «Ну, милок,
Увидеть дай тебя разок!»
Но невидимкой он всё был…
Мой нетерпенья видя пыл,
Раскрыл дедуля хитрый план,
Но чтоб я не был, как чурбан,
Был чуток к жестам и словам,
В лесу не делать тарарам.
– Он в направлении одном
Всё ходит. Видимо, там дом.
Вот ветер дунет от него,
Уйдём от кушанья сего
К тому кусту, что весь в снегу,
За ним засядем. Ни гу-гу!
Хоть будет снег лететь в глаза
Нам с лап его вовсю. Из-за
Того куста он нам во взор
И попадётся! Но позор,
Себя коль выдадим мы чем.
Всё в прах уйдёт, уйдём ни с чем…
Прошёл уж срок, совсем не мал.
И вот он, миг, как мёд, настал!
Подул, хоть слабый, ветерок
На наш заснеженный кусток…
И мы в засаде уж за ним,
И чутко слушаем, глядим…
О разговорах тут ли речь!
Лежим в снегу, а снег не печь,
И пробрала обоих дрожь…
Она ж сейчас помеха сплошь.
Дедуля уж даёт мне жест:
«Пойдём домой, мороз нас съест!»
Но я был в горести тосклив…
И сострадания прилив
Ко мне пришёл, нетерпелив
Лишь на минуту, но пришёл…
А я промёрз и стал, как кол…
И вдруг! Что слышен сердца стук,
Пришёл конец от пресса мук:
Там, где скрывалась тропка вдаль,
Свою там ёлочка вуаль
Чуть-чуть раздвинула, и вот,
Покинул зайчик наш свой грот!
По тропке маленьким скачком
Метался тяжко, будто ком,
Держал одну из задних лап
Он навесу, и весь ослаб,
Он на неё не наступал,
Видать, крик боли был не мал…
И беспрестанно ушки звук
Ловили чутко весь вокруг…
Ходил и носик ходуном:
А вдруг опасность? Здесь не дом.
И вот, приблизившись к еде,
И чтобы в пасть не пасть беде,
Он вновь пускал весь комплекс мер
Защиты в ход… Он, не в пример,
Был осторожен в этом, строг!
Лишь после этого он смог,
Зажав передней хваткой лап,
Прядя ушами, чтоб сатрап —
Лиса – не сцапала бы вдруг! —
Стал быстро есть, ушей всё ж лук
Нацеля точно в это, в то…
Защита так – не решето.
Так всё он съел, должно быть, рад.
И так же двинулся назад
Он в свой таинственный приют,
Ему где лапки вновь дают
И от мороза, и лисы,
Хоть безопасности весы
Всё на нуле всегда стоят…
Еды был вкусной рядом клад.
Так встречей душу я отвёл!
Но глубже жалости лез кол
В неё, не давши ей заснуть:
«Где исцеленья верный путь?
Ах, как бедняжке нам помочь?»
– Да разве только, что поймать,
Тогда была бы благодать.
– Нет, деда, зайчик хоть хромой,
За ним угнаться всей гурьбой
Не сможем, снег-то ведь глубок…
– Ты прав, конечно, голубок,
Хотя и лыжи быстры есть:
Глубокий снег – усильям месть.