Однажды пришла одна совсем оригинальная бабулька. Сделав опрёделенные манипуляции с воском, она говорит моему бате:

– Просверлите дрелью в каком-нибудь дверном косяке дырку по его росту.

– Зачем?

– Сейчас я вылью воск, узнаю причину, и мы этот воск затолкаем в эту дырку.

Батя сделал, как было сказано, поставил меня возле дверного косяка и над моей головой стал сверлить толстым сверлом.

– Теперь воск затолкаем в отверстие, – подходя к косяку, причитала она. – И когда он перерастёт эту черту, тогда всё исчезнет. – Она перекрестилась.

Около года ждали. Я каждый день подходил к косяку, замеряя свой рост. Но, как говорится, бабушка надвое сказала. Вот так лечили раньше, другого не знали, главное, что верили и надеялись на чудо, но чудо по-прежнему не приходило. Перерос я эту черту, а воз был и ныне там – ничего не менялось. Мама утверждала, что у меня испуг, и рассказывала такую историю. Когда мы куда-то шли с ней по тротуару, то из-за забора выскочила собака, и я, ничего не подозревавший, от неожиданности встал как вкопанный, и, по наблюдениям мамы, с того момента и произошёл сбой в речи. Думаю, испуг был, но не до такой степени – что-то со мной произошло другое, необъяснимое. Спустя сорок лет я плотно начал изучать эту особенность – заикание, – но об этом дальше. Ибо всё не так ясно и загадочно до сих пор – и в медицине, и в психологии заикающегося человека.

Белая рубашка, цветы, школьный красивый новый костюм. Тёплым сентябрьским утром пошёл я в школу. Счастью не было предела. Такая же звонкая, крикливая малышня, как и я, окружала меня, в душе пели птички: уже не детсад, это уже школа – всё серьёзно. Помню, поставили нас по парам, девочка с мальчиком, мы взялись за руки – так торжественно – школьная линейка, музыка с колонок на всю округу и песня:

«Учат в школе, учат в школе, учат в школе…» «Малышей не обижать…»

Девочка спросила у меня вдруг:

– Как тебя зовут?

А я, как та ржущая лошадь, начал махать головой назад и в судорогах пытался произнести своё имя, но ничего не вышло, и с отчаянием отвернулся. Девочка как бы понимающе посмотрела на меня, промолчав в свою очередь. А когда заходили в класс после линейки, я наблюдал такую картину: эта девочка разговаривала со своей мамой и тыкала пальцем на меня. Я думаю, она говорила не о симпатии ко мне, – явно девочка никогда не видела такого мальчика, и это её повергло в шок. Мама ей что-то сосредоточенно объясняла. Думаю, она говорила:

– Плохо ему, болеет он сильно.

Я был очень молчалив и наблюдателен – моя болезнь заставила быть меня таким. Я очень тонко чувствовал взгляд и отношение к себе. В основном они были сочувственными, но иногда и насмешливыми. Я уже тогда понимал, как и с кем себя вести. Да, мама девочки была права: как я сильно страдал, как мучился, как меня бесила моя неполноценность – получеловек, который не может даже имени своего сказать, не говоря уже о фамилии и всём остальном, просто по-детски поговорить я не мог! Как я завидовал людям, как я им заглядывал в рот, когда они разговаривали и произносили слова, – для меня это была фантастика, какая-то другая планета! Вот тогда я себе сказал: «Вы мне будете заглядывать в рот, что бы я ни говорил, я добьюсь этого, чего бы мне ни стоило!» Боже мой, как вспомню, насколько было больно моей маленькой душе, как обидно, что я не «как все», аж горло сжимает, и сколько было слёз, невидимых миру, из жалостливых детских глазок, и сколько их будет потом, накрывающих пеленой и безысходностью. Слёзы с трудом держу.

Начался учебный процесс – всё новое, всё неизведанное, непонятное, непостижимое, новые отношения маленьких людей, свои характеры, своё «Я», новые знакомства. И они, конечно, недопонимали этого «чудного» мальчишку, который разговаривал только двумя словами «да» и «нет», активно кивал головой и при каждом вопросе улыбался своей широкой улыбкой, иногда делал пассы руками, активно жестикулируя и улыбаясь. Но всё-таки я начал ощущать неприязнь, свойственную детям, в силу их известной природной жестокости, выраженную в открытой форме или завуалированно. Как бы я ни скрывал своё заикание и ни пытался его утаить, на моём лице отражалось всё.