Тронувшись было к деревенским, Туйво на каком-то шагу вообразил своего, в прошлом постояльца Галузу ковыряющим дерн, мешкая у всходней поохал, и, поколебавшись вовне, к людям подыматься не стал;

«Успеется, – мелькнуло в мозгу: – крик, шум; базар!.. Вече, говорил о таком видывавший виды купец. Право же, чудак человек: вжился в первобытную гниль; вот именно. Зачем всковырял пустошные земли окрест Прохоровой чудо-избы? Подлинное чудо: жива, все еще стоит, сохранилась! Первая ли – трудно сказать; вроде бы; похоже на то: признак, очевидный – венцы.

Некогда, в забытое время – в пору, как еще не успели нонешные деды родиться, сказывают: прибыл на Охту, к ладвам[14], – пронеслось на уме, – прадед сукноноши, купца, выжег чернолесье, поставил ниже ключевин в сосняке, мшистых[15], по словам видаков первую в округе избу; пашенка возникла, починок; ниже ключевин – оттого, что ладвинские земли поодаль от сбега верховых ручейков, знается любому посуше.

Прохоровы предки, сморчковы притянулись потом. Прадед копача, землероя – первопоселенец, новик… Сам на верховину прилез, вынужденно, впрочем, – а сей? Кто его заставил копать? В памятник вселился, как есть. Все еще неймется, кроту даже накануне. Можно бы подумать, в земле прадедова задница, клад – некое наследство. Чудак! Пёр к лучшему, в его понимании все дальше и дальше, в горку, на которой погост – мало, ни одиннадцать лет!.. Странные дела; ну и ну. Выдумать какую-то задницу, наследство, считай – признак небольшого ума. Будто бы? Не кажется, точно. Прадед поумнее, новик: ежели чего-то и нажил, ценное, допустим на миг: талеры – сволок, перевез; прочь выбежал, спасая живот. К Тихвину подался, по-видимому, в пору войны. Кой, там – серебро али золото, – наследство: изба. Дед Прохора, поведал Сморчок, дескать перебрался в ничей, как бы то, впоследствии ставший выморочным, двор новика, в прошлом совершенно пустой – даже тараканы в дому, с выездом жильца не водились… Правильно, что выбежал вон…»

Яко бы то меч-кладенец в пляс пустился по карьяльской земле, – думал чередом селянин, вглядываясь в белую ночь: – в некоторый год набежал Пунтус Дела-гард, маршало́к; песни о набеге отца, руны не успели сложить – вслед ринулся в Корелию сын, Якобко[16], такой же злодырь… Тоже, говорят, наследил кровью непричастных к борьбе князей да королей да царей за переделы границ. Чем кончился последний наход: взятием Корелы? Не только. А – пашни земледелов, под городом-твердыней Корелою, а – ближе к Неве, лучшие из лучших в отечестве, бобровые гоны? А – волок судоходный, за городом, у Ладоги-моря? Где она, Великая Русь? Нету, далеко в стороне: сказывают, новый рубеж вынесен куда-то на юг. Как бы, на печи переехали в другую страну: спать правились под царскою шапкой, общею на всех, пробудились, тако же, под общею круной;

Время возвернуться под шапку; право-но. Приспела пора!.. Не выйдет, не получится – за ночь. Медленнее – можно; как выйдет. – «Лучше уж – в заморскую даль, – проговорилось в мозгу, – нежели в гробы, у села».

Двойственное, впрочем: а вдруг все-таки изменится, к лучшему… Само по себе? А – городовое, а – конное? Туда ж: мостовое. С лихом всевозможных повинностей… все больше и больше. Но, да и налогов не меньше. В бранники, насильно записывают, – вспомнил мужик, – лучших поселян, богачей сманивают в чуждую веру; к счастью далеко не везде, Ра́уда[17] – отдельный пример… Церкви православные жгут. Сделали до смерти – убили ни за что, за пустяк Иволгу, авдотьина мужа. Словом, набегает причин выбежать, из худшего; ну. Станется! Доколе терпеть? – думал, покидая крыльцо.