Позже, как шагали на пристань с коробейником, Федькою, под звон с колокольни (люторской увы), раздалось: «Эге-ге-гей, Настасья, хотимая моя…» Песня – о покинутом крае, отчинах, откуда пришел. Что его к Неве занесло? Пел так, что временами казалось: шепчет заблудившийся в соснах ветер, нагоняя печаль. «Был дом как дом, справный, – сообщил вездеход: всё перевернулось вверх дном. На Тихвин поглядеть бы. Хоть плачь. Снег, купола-звоны недалекие, Настя»; песенная, так понимай. Сетовал на злую судьбу. Жаль, тихвинца. С другой стороны, кто его заставил прибыть? Сказывал, роняя смешок, деланный: давно перебрался – в пору, как еще не бывало придорожных застав.

С коробом гулять не хитро, – изговорил про себя в мыслях о знакомце крестьянин, осушив челночок, – взял бы, вездеходина серп!.. Али потрудился на пойме, у болотин литовкою, когда сенокос. Вото-ко-то с чем не хотят знаться разменяй отчизны. Видимо, хотелось нажить более того, что имел с промысла в родной стороне. Выбежал – и с носом остался. Дескать, выручает гроши. Думается, правдой сказал. Федька, по сравнению с гражданами штата – ничто… Яко бы, осенний листок, втоптанный в дорожную грязь. Выбьешься ли в лучшие люди на чужой стороне?

Мытарю плати за товар, дабы разрешил продавать, приставу – за пропуск на торг, за городом дань корчмарю. Всем – выложи; хапучие-от; каждому чего-то давай. Тут еще, прямые разбойники – шалят, по ночам; правда лишь единственный раз, купчик, налетал на шишей. К счастию, отбился от них. Выручил копальный снаряд, – припоминал селянин, мешкая грести за реку: в сшибке отлопатил начального и дал тяголя. Если б ни лопата, изрек – сделали б, до смерти; а то; не было бы Федьки в живых. Летось, в позапрошлом году, баял, обобрали какие-то, в ночлежной избе, сонного вблизи Коломяг – выкрали одиннадцать талеров… Повсюду грабеж.

Мало, что его, бедолагу, странника изъела печаль – выяснилось, терпит лишения. Почто выбегал? Что б ни возвернуться назад? Жалко дурачка, фалалея – и, с другой стороны, чувствуется некая злость. Мог бы ожениться, под Тихвином, наделать робят. Как же – по-иному? Вот-на: шастает поодаль от родины, в корельской земле, с коробом да песни поет. Горлом выражати печаль, думается так, не натужно, проще, – потянул бы семью! Вместях, – промелькнуло у Вершина: – и тяжко, и в радость. Вечное, считаем соузничество… Як на цепи. Нравится все больше и больше, – думалось, как вспомнил жену; больше – лучше. Впрямь-таки: железный союз! Но, а что касаемо пристава, обида пройдет. Свыклися, не первый тычок. В гавани все чаще и чаще пристают корабли, даже иногда в октябре. Кое и когда понаведатися в штат не грешно; да уж; поработал – доход. Шланты!.. Но и было, подчас выгорбишь серебряный, талер. Мелочь, по великому счету… Двойственное; как для кого.

Лай, сызнова, – отметил мужик. Что он разоряется, Койра? Може бы, вернуться назад? – нойко, на душе. Да и пусть; нече занапрасно тревожитися. Ну-ка споём.

– Эге-ге-гей, Настасьица… Вестимое, так. – Чуточку встревоженный, Парка оглянулся на двор, с тем недоуменно похмыкал, и, забравшись в челнок затянул слышанную давече песню. На душе полегчало. Венха, миновав портомоенку беззвучно сплыла к низкому, с горбиной мыску.

Зримее рыбацкая клеть; дальше, за домушкою старосты – морская протока, в русичах словет: Калганица. Так же называют деревню, селище – Калинкину весь.

Позже, на обратном пути до дому белынь поразвеется, кружение чаек выдаст на морском берегу признаки утопленных вглубь рыболовецких сетей, Воина – пришлец, захребетник Деевых, по сути бездомный, да Фоки Негодяева младшего, по кличке Пердун; порядочные, в общем-то люди; хорошие. А вот у него, Парки – нороты, явилось на ум; верши, по-иному сказать. Всякожды зовется; и есть, знаемо название: морды.