Жаленько! Утешимся тем, что несколько ума поприбавилось… Неважный успех. В жизни мелочей не бывает; кажется порою: пустяк, в действительности – многажды большее;

И тут сплоховал. Ну-ка поспеши, торопись, даб не оплошати втройне, – думал, устремившись в прокоп, взвидев, что грабитель, толковник ладит забираться в седло. Или же – подпруга ослабла? подтягивает? Или же…Там! Ён же – в перемётной суме, – сообразил деревенский, следуя в канавную грязь: – Как бы, околпачил полегше… Скроется, отъедет – и всё, и кончено, не дался корабль».

Первая, – отметил мужик, трудновыносимая боль глохла, не вбираясь вовнутрь ясного, как прежде сознанья, исподволь в какой-то часец присовокупилась другая; «Двойственностью кажется… но. Там, – произвелось на уме, – дальше – больше станет по-иному терзать, по-своему… с другой стороны. Винен, ладо; малью восприялась брехня. – Синие, – представил на миг сеятель, глаза-васильки, женины явили укор. – Так тебе и надобно, мученику; сам виноват. Впору б ни прощенья вымаливати-от, недоумку, но – смертоубийственной казни; мелочь – поголовный удар, худшее – собачья брехня», – проговорилось в мозгу с тем как выбирался на тракт, выговорив далее вслух:

– Вынь. Видел!.. Ну чего тебе стоит, денежнику. Сжалься, отдай.

– Чо? Як-к? Не брал. Ну тебя, отстань, отвяжись. Можно ли вернуть не иманное, – примолвил ездец. – Ну-ка отпусти поводок. Ч-чо пристал?! Нету, а ему – подавай. Допросишься ужо. А, добавим… сверху, – проронил переводчик, забираясь в седло. – Верь… Больше – лучше. Як тебе еще доказати, по-иному? Отзынь, – молвил, схоронив пистолет.

– Стой!.. Смилуйся, по праву прошу, – битый, не вдаваясь во смысл, крывшийся в концовке того, что изговорил верховой. – Как не прав? Сжалься, нападатель, захватчик!

– Де они, права человеческие? Ну и брехун. Яко бы, – ввернул переводчик, – горе ты мое, простота в лужу пёрнул. Кто тебе такое, права оные задаром отдаст? Бейся, простофиля за них!.. добренький. За всё, что ни есть лучшее, чем было изволь чем-нибудь своим поступись… надобным тебе самому; як не так?

– Деньги уплачу, за поклон! Сто!.. Сорок талеров… Потом, не сейчас. Выложу, раз надо платить.

– Сто сорок? далеров? И тут насмешил. Все твое богачество – серп, роненный в канавную грязь. Нече понапрасну язатися… Ого насулил; порядочно, – изрек с хохотком, больше для себя верховой. – Просто и легко – обещать… ну; по-городски… А потом? Некогда, темнеет. Прощай. Выдумал…

– Погодь! не спеши. Дом, лучший на селе заложу!

– Собственный? чего ты сказал? – вспомнив на мгновение свой наполовину домок с видом на соседский забор, мазанку, озлился толмач: – Собинный? Довольно брехать! Ишь домовладелец нашел си: братнее жилище своим, луковое горе назвал! Всякое бывает – а вдруг Васька, перебежчик вернется? Думал о таком? Недосуг?.. Али же – силком привезут в сторону, откуда сошел; запросто… И так говорят.

«Оба, – услыхал деревенский, двигаясь вослед, – хороши; клин, пашня безоброчная – тож, надо понимать: воровство. Нетчикам, которы снялись – выбежали вон, воровству станется, к зиме укоррот! Деньги – земляному судье… фогту; сам понимаешь зачем. Кралю заложи, – не избу!.. Каждному бы так, без тягла».

Что бы он такого за жизнь, полную тревог ни терял, – договорилось в душе конного за тем как толмач выплеснул сердечную злость, – вягдшее, находчивость сабельного, бранника тут; в естях; именно; смекалка и есть. Но, да и гусляр допомог, тем что на изгоду предстал; песельник бродячий, шатун. Вовремя, ни раньше ни позже вспомнилось!.. Бывает же так! Обочь, подпевая слепцу высился разносчик, Верста. Обще гвозданули Тугарина, Олеша Попович. Там же, на торгу зацепил чем-то по скуле Олденгрин. Важно ли? – за каждый успех, сказывают надо платить. Так бы, помаленьку забылся гусельник, бродяга песняр… Ссадина под глазом – пустяк.