– Почто от народа ховаетесь, яко отшельники? Где отец Амвросий?

– Почивают, – буркнул Певзнюк, позевывая.

– Буди, зови!

Чехонька, согнувшись, опять нырнул в домик.

Отец Амвросий с постным лицом и девичьими черными глазами вышел в исподнем, почесывая поясницу.

– Звали, Гаврила Фомич?

Курлюк ходил взад-вперед, заложив руки за спину, как старшина перед новобранцами.

– Я позвал вас, господа, потому что жрать нечего. Пантелей! – обратился он к Курочке. – Бери машину – и чтоб через полчаса привез корму. Да как следует, ты знаешь. Отец Амвросий, поди облачись, негоже в подштанниках. А вы, ребята… – Курлюк кивнул услужливым чиновникам, – накрывайте столы, несите посуду. Да умойтесь, причешитесь, нехристи, ради праздника.

Хорошо было в саду. Солнце плело кружевные тени, в густой листве тенькали мухоловки, жужжали пчелы, большие мохнатые бабочки кружились над мальвами. Розовые груши млели среди глянцевой листвы, краснобокие яблоки гнули ветки к земле. Густой мятный аромат стлался по траве, волнами перекатывался по саду. В холодке под деревьями две овчарки вырыли ямки поглубже и лежали, высунув языки. Круглоголовые щенки кувыркались по их спинам, повизгивая и перебрехиваясь.

Наши загряжцы, спасались на даче, скрываясь от жен, от начальства и чужого глаза. Курлюк и Дрюня были верховными жрецами. Прислуга приходила только утром. Что тут происходило, она могла судить по количеству выпитого, выкуренного, по разбитой посуде, разорванной одежде, вытоптанным цветочным клумбам.

А слухов вокруг «Шалашей» плелось немало, особенно о загряжских байстрюках…

В музыкальную школу ходил мальчик со скрипочкой. Толстячок с красными щеками, круглоголовый, пучеглазый и страшно важный. Уверяли, что это маленький Курлюк. Задавали наводящие вопросы его маме, заведующей Загряжским загсом Натэлле Уткиной, набожной интеллигентной даме.

– Его папа умер от заворота кишок в Кисловодске, – кротко отвечала Уткина.

В другом мальчике, шкодливом и вороватом, пугавшем народ петардами, загряжцы узрели поразительное сходство с Дрюней. Но тот напрочь отметал клевету:

– Они все, как цуцики, похожи…

О губернаторском байстрюке же говорили вполне определенно. Несколько лет назад местная красавица Люся Карасева работала в «Шалашах». Был какой-то праздник, много гостей, губернатор остался ночевать. Курлюк, желая угодить самому, послал Люсю посветить пьяному барину перед сном. У восемнадцатилетней красавицы родился сынок-олигофрен. В пять лет четыре пуда весу. Веселый и проворный, а главное – понятливый. Пугает старух:

– Пасть порву-у-у!

Пальцы рогаткой и рычит. Бегает по улице с ребятами, крепко топая круглыми каслинского литья пятками. Его прозвали Губернатором и подарили майку с эмблемой области. Люсю Карасеву бросил жених. Она ушла от родителей, живет на квартире вдвоем с сыном. Похорошела, стала курить. Покупает модные кофточки, дорогую косметику. Ее часто приглашают «посветить» в «Шалаши». Там весело и культурно, люди нежадные. Сынок Губернатор – любимец публики. Ему дают конфеты, он громко грызет их крепкими зубами, пускает пузыри. Отец часто появляется в телевизоре. Мягкий, улыбчивый, с умно моргающими глазками. Губернатор-сынок, мыча, захлебываясь от смеха, тычет пальцем в экран:

– Папка… Пасть порву-у-у!

Кто как, а я не верю этим слухам, загряжцы народ – только дай порвать. Конечно, кто не без слабостей, и в «Шалашах» балуются, но не до такой степени. Хоть режь, а байстрюки – брехня самая настоящая. В карты, например, играют, это точно. Кто сегодня не играет в карты? Под интерес вполне невинный: проигравших били картами по носу. Количество карт для экзекуции соответствовало оставшимся у «дураков». Иногда толщиной до трети колоды. Особой жестокостью отличался Курлюк. Он наклонял голову жертвы так, чтобы нос располагался плашмя. И бил резко, с оттягом. Приседал и хекал, как молотобоец, удар разносился по саду щелканьем кнута.