Вставало солнце, занавеска на окне просвечивала розовым, на улице скулил щенок, кричали петухи. Лень было вставать из-под теплого одеяла. Зинка поворочалась и спрыгнула на холодный пол, поежилась зябко. Печка давно потухла, от окна тянуло сквозняком и сыростью.

Надо было кормить кур и поросят, растопить печку, наносить воды из колонки, сварить картошку на завтрак. Зинка осторожно заглянула в материну спальню. Отчим лежал поперек кровати в штанах, небритый и лохматый. Все обои пропахли сивухой. И полбутылки самогона под кроватью. Опохмелиться сховал. Сейчас она его опохмелит. Зинка вылила самогон в помойное ведро. Отчим замычал, потянул носом и опять захрапел.

Зинка нырнула в валенки. Вышла во двор. Морозный воздух щекотал в носу, она чихнула и засмеялась – хорошо как! Пушистый снег округлил все вокруг: крыши, забор, деревья, скамейку, дрова. Щенок Тузик носился по двору, как угорелый. На черной пипке носа и на длинных ушах налипли комки снега. Тузик лаял на Зинку и свирепо хватал ее за полы.

Девочка быстро управилась по хозяйству и стала лепить снежную бабу. Ловко у нее получалось: ляп! – толстый живот, ляп! – круглый зад, ляп, ляп! – большущие груди. На голову – ведро, в глаза два угля, в нос – она сбегала на кухню – красная репаная морковка. Руки колесом, и метла под мышкой. Вот так бабища! Тузик с опаской прыгал вокруг, норовя зубами ухватить метлу. Зинка раскраснелась, утаптывая площадку, и, раскрыв рот, любовалась своей работой. На носу ее весело цвели конопушки. Ай да Зинка!

– Зинка!

На крыльцо выглянул опухший, с дикими глазами отчим.

– Ты взяла самогон из-под кровати? Убью!

– Взяла и выпила! Нужен он мне…

Зинка насупилась, схватила метлу и с ожесточением стала разметать дорожки. Вот он какой, отчим Сергей Малышевский. Пристал к матери год назад, прямо из тюрьмы. Ну, молодой, с усиками, поет и танцует… А сам нахальный, трепло и брехун. И ворует возле себя. Пригрела мать сокровище какое. Зинаиде сплошные притеснения и обиды. В сундучок Зинкин залез, мазурик. У нее хранилось там самое заветное: сережки бабушкины, заколки, бусы, карты игральные, камешки разноцветные, зеркальце в рамочке, фотокарточки одноклассников, открытки красивые – много всего накопила. Хватилась, а карт нету. Кто, кроме отчима, мог взять? Пожаловалась матери, а она, как слепая: «Он хороший, он не способен к воровству». Очень даже способен, раз в тюрьме отбывался. И десять рублей из стола пропали, хотела Зинка карандаши цветные купить. Мать – опять двадцать пять: «Он не мог…» Пушкин, наверное, пришел и взял десятку, ослепла мать совсем. Как теперь жить в своей хате? Никакого угла нету, где спрятаться. Зря вот самогон вылила, пусть бы лакал на здоровье…

– Зинка!

Отчим в калошах на босу ногу вышел во двор, руки трясутся, глаза очумелые:

– Добром прошу, отдай бутылку!

Зинка настырно молчала, снова взялась за метлу.

– Отдай, говорю!

Отчим больно схватил за косу. Зинка поскользнулась, шлепнулась в сугроб и реванула от испуга:

– Вылила, вылила!

Отчим стукнул ее по затылку.

Зинка вскочила и юркнула в калитку.

– И еще вылью! – кричала она с проулка. Убегала, спотыкаясь.

Соседка тетя Клава обняла Зинку, гладила по голове толстыми мягкими руками.

– Жизни дитю нету, анчихристы! Ну, погодите! Я, Зинаида, родная тетка Певзнюка Гаврилы, редактора нашей газеты. Подметаю у него в кабинете и вижу племянника каждый божий день. Вот прямо до него и пойду. Напишу рассказ от своего имени про твоего отчима. Вот тогда у него шкура задымится, и все узнают, какой он храбрый Зинку обижать.

Зинка, обласканная, кулаком терла глаза, посапывала усиленно.