Последние слова он произнёс вслух. Кот дёрнул чутким ухом:

– Простите, что вы сказали?

– Никак не привыкну к вашим фокусам, – сказал сэр Генри, чуть улыбнувшись. – Каждый раз они новые. Вот и вспоминал, как называется это… Это ощущение.

– Зловещая долина, – ответил Механикус. – Не беспокойтесь, я не буду долго утомлять вас своим обществом. А теперь приступим.

Кот ещё раз нажал себе на грудь, и внутри у него что-то тихо зашуршало.

Сэр Генри прочистил горло и заговорил:

– Это началось в 1904 году. Тогда я потерял место хранителя в Долине Царей. Досадный инцидент, я не позволил жене какого-то итальянского аристократа выцарапать своё имя на фресках в царской гробнице. Возможно, я вспылил, был резок в словах, но смотреть, как рука невежды рушит творения древности, и бездействовать было выше моих сил. Итак, я потерял место, едва не лишился средств к существованию, когда Найджел Хэмптон предложил мне стать художником в его экспедиции. Тогда я ещё не знал, что этот хитрый лис сумел очаровать дочь русского купца, Дарью. Не знаю, что он ей наговорил, что пообещал тогда, но она выпросила у отца денег для наших раскопок в Южном оазисе. И в декабре того же года мы отправились в путь…

Дарье Глумовой повезло родиться в семье богатой и увлекающейся. Отец и оба его брата, Иван и Тихон, были страстными коллекционерами. Иван собирал иконы и благоволил народным промыслам, мечтая создать мастерские не хуже, чем в Абрамцеве. Тихон был театралом, и его собранию завидовал сам Бахрушин. По крайней мере, так дядя частенько говорил Дарье. Отец, обычно сдержанный, даже прижимистый, не мог устоять перед итальянским Возрождением. Чутья и наблюдательности у него было столько, что он едва не с первого взгляда мог определить подделку, даже самую талантливую, а уж про своих любимцев мог говорить часами.

Неудивительно, что и младшая из пятерых детей Саввы Глумова оказалась натурой въедливой и увлекающейся. Страстью Дарьи стал Египет.

Теперь уже вряд ли кто-то мог бы сказать точно, с чего всё началось. Был ли это плач Иосифа Прекрасного, услышанный от нянюшки, или чёрная картина (отец потом назвал её гравюрой), где красивая женщина в белом платье наклонилась над корзиной с младенцем? Так или иначе, судьба Дарьи была решена. Она влюбилась. И, как всякий влюблённый, стремилась знать о своём предмете всё: привычки, склонности, сны…

Со свойственной Глумовым въедливостью она собирала всё, что только было доступно не слишком стеснённой в средствах девочке её лет.

Пока Дарья была маленькой, отец смотрел на её увлечение с одобрительной усмешкой: «Наша порода!»

Когда настало время, её отдали в женскую гимназию, самую лучшую из тех, что были в Москве. Глумовы знали цену женскому уму. Бабка Дарьи, рано овдовев, железной рукой вела дело, пока сыновья не вошли в пору. Да и теперь Савва нет-нет да и обращался к матери за советом.

Училась Дарья средне, показывая прилежание лишь в истории, латыни и иностранных языках. Пусть дорога в учёные была для неё закрыта, она надеялась, что сможет хотя бы читать труды великих мужей, своими руками извлекающих из земли дивные вещи.

Пока другие гимназистки сплетничали и секретничали о своих душечках, Дарья штудировала каталоги Географического общества в поисках весточки от возлюбленного и радовалась, когда встречала нечто вроде труда «Об особенностях написания имени фараона в эпоху Древнего царства». В такие дни она ходила, загадочно сверкая глазами, будто и в самом деле получила записку с тайным признанием в любви.

Как-то раз Дарья случайно подслушала разговор двух однокашниц, уверенных, что она так увлечена своим чтением, что не замечает никого и ничего.