Ильицкий, не меняясь в лице, несколько раз согнул палец. Губы Натали дрогнули, но она совладала с собой и только вымолвила сухо:

– Я уже давно не смеюсь над подобными глупостями.

Тогда Ильицкий изобразил тем же пальцем змейку – и тут Натали не выдержала: зажала обеими руками рот и согнулась пополам от хохота.

– Что и требовалось доказать, – изрек с каменным лицом Ильицкий.

В отличие от сына даже матушка Евгения Ивановича сегодня была на высоте. Ей выпало прочитать стихотворение, и она, молитвенно сложив руки, нараспев начала:

– Я к вам пишу! Чего же боле…

Людмила Петровна излишне театрально пыталась изобразить влюбленную девицу, показывая, что с самоиронией у нее все в порядке. А все смеялись – не над ней, а над образом.

Когда же в середине стиха Людмила Петровна сбилась, ей на помощь вдруг пришла Лизавета Тихоновна, дочитывая стих в той же манере. А вскоре и вовсе начался театр в лицах: Натали сунула в руки мачехе раздобытый где‑то веер – видимо, для большего соответствия образу Татьяны; князь Михаил Александрович, поддавшийся всеобщему веселью, изображал на заднем плане кого‑то задумчивого со страусовым пером и газетой, а Лизавета, окончательно войдя в роль, пылко читала:

– …Незримый, ты мне был уж мил, твой чудный взгляд меня томил… – обращаясь, естественно, к тезке Онегина.

Такого даже Ильицкий не выдержал и соизволил улыбнуться.

Я же в который раз удивлялась этим странным русским: как они умудряются за одну всего лишь неделю поссориться, всем вокруг давая понять, что враги отныне и навек, а потом помириться с той же страстностью?

– Михаил Александрович, а вы кого изображали? – спросила Натали, когда представление было окончено.

Князь жалко оглянулся, ища взглядом хоть кого‑то, кто догадался, но, так как таковых не было, ответил:

– Так Пушкина же… он как будто сочиняет это стихотворение, понимаете?

– А‑а‑а… – изобразила удивление Натали, – как это мило…

С заданием князю Орлову не повезло: подруга велела ему бежать к дояркам и принести ей кружку парного молока.

– Ну, что уж ты, Наташенька!.. – тут же возразила ей Людмила Петровна. – Ежели хочешь пить, так давай Дашутку позовем?

– Нет‑нет, я принесу! – Михаил Александрович, как всегда, только рад был исполнить прихоть Натали.

– Вот и славно, вот и славно! – захлопала она в ладоши. – А теперь следующий! – Зажмурив глаза, Натали вынула из вазы серебряный портсигар и важно сообщила: – Этому фанту я повелеваю… поцеловать меня!

Только после этого она открыла глаза и с наигранным удивлением посмотрела на портсигар:

– Кто же этот счастливец?

Все молчали, изумленные выдумкой моей подруги, а мне даже не верилось, что она говорит всерьез. Лишь не успевший еще уйти за молоком князь попытался что‑то сказать, но так и не смог.

И тут с премерзкой улыбкой заговорил Ильицкий:

– Андрюша, друг мой, кажется, это твой портсигар?

– Точно – мой, – не сразу отозвался Андрей и еще медленнее добавил: – спасибо тебе, Женя, что подсказал.

Я не сомневалась, что Натали подстроила это, но изо всех сил делала вид, что меня происходящее не трогает. Только глядела на Натали и ждала, что она хотя бы покраснеет.

Но та только забавлялась:

– Ну же, Андрей Федорович, смелее!

– Клянусь, я не встречал девушек, подобных вам, Наталья Максимовна, – ответил на это Андрей, имея в виду, наверное, ее смелость, после чего приблизился, взял ее руку и поцеловал.

Кажется, Натали была обескуражена, а я не сдержала улыбки – Андрей великолепен! Как он умудряется выходить из самых неловких ситуаций, не теряя своего обаяния?

– Я думаю, довольно на сегодня игр, – изрекла после этого поцелуя мадам Эйвазова, и я была с нею вполне солидарна.