На память приходит один из уроков по специальности, что неожиданно из рядового превратился в открытый, и тогда в эту маленькую комнату вдруг навалилась куча преподавателей.

На первом курсе у него был другой шеф – Валерий Николаевич (вот в кого Михаил был практически влюблён и доверял ему безоговорочно) и тот, широко улыбаясь и чуть игриво обращаясь к вошедшим преподавателям народного отделения, тогда сказал:

– Вы посмотрите, что он вытворяет!

И уже к Михаилу:

– Давай с выхода на пассажи и пассажи с кодой!

Михаил проигрывает большой, сложный технически отрывок пьесы.

– А?! – смотрит, улыбаясь, на вошедших Валерий Николаевич.

– Ну так никто не играет! Так невозможно, вроде как и неправильно! – говорит чуть растерянно один из них, а сегодняшний его шеф Юрий Николаевич, почесав уже лысеющий лоб, просит ещё разок прогнать это место.

– Непонятно, как он это делает, – говорит он после очередного проигрывания. – Ну точно – так не играют, не должно получаться.

– Вот! А у него получается! – подскакивает Валерий Николаевич.

– Надо переделать, – говорит Юрий Николаевич, – сменить аппликатуру и потом…

– Ни-и-и, – тянет Валерий Николаевич, – и при этом машет руками, мол аудиенция закончена, – пусть так чешет, ведь звучит же, да ещё как звучит!

Всё это время Михаил стоит с открытой зачёткой, откровенно радуясь сегодняшней оценке и лишь потом, глубоко вздохнув, аккуратно закрывает её, засовывает в глубокий нашивной карман чехла баяна и не спеша ещё раз оглядывает учебный класс, как будто прощаясь, а потом быстро взваливает баян в стареньком самопальном чехле из утеплённого непромокаемого брезента цвета выцветшего хаки себе на правое плечо и, уже не оглядываясь, спускается в учебную часть.

Секретарь, глянув на него поверх очков, кивком направляет его в кабинет директора училища.

Большая тяжёлая дверь, обитая чёрным дерматином, чуть чмокнув воздухом, открывается бесшумно. За большим письменным столом, заваленном бумагами – Тарас Петрович.

Увидев Михаила, он, чуть помолчав, пристукивает одновременно двумя руками по столу, поднимается, берёт с правого угла большого стола две бумажки, скреплённые канцелярской скрепкой в левом верхнем углу, и протягивая Михаилу, говорит:

– Ну что, старый знакомый. Желаю тебе успеха! Да, сейчас у секретаря заберёшь ведомость, отнесёшь в бухгалтерию, там тебе премию выписали, получи, в дороге пригодится! – улыбается он, крепко пожимая руку Михаилу.

– Премию-то за что?

– За лауреата!

Домой он добирался на автобусе, битком набитым пассажирами, так что с баяном было и не пройти – пришлось потолкаться и выслушать несколько колких замечаний. Старый автобус со скрипом тронулся с места и медленно поплёлся по разбитой асфальтовой дороге, звеня всем своим изношенным металлическим телом на ухабах.

– Всё, завтра в Новосиб, – успел подумать Михаил и задремал, плотно зажатый с боков другими пассажирами…

Утро выдалось что надо – солнышко сквозь сосны за окном только поднималось, и слегка золотилась утренняя роса на изумрудной, густой траве. Далеко не всегда такое в Перми: чаще – моросящий дождь и низкие тёмные, неприветливые облака. А сегодня ни облачка – голубое, глубокое небо… Ни ветерка…

Кроны сосен замерли, будто на фотографическом снимке, и если б не белая тонкая полоса от реактивного самолёта, что тянулась там, в запредельной высоте уже на добрую половину неба, можно было бы подумать, что мгновение действительно остановилось, замерло в ожидании нового…

1

Новым на кухонном столе была записка.

Так сложилось, что последнее время Михаил почти не общался с матерью, да и отец говорил с ним крайне редко. А уж после переезда из Голованово в центр Перми и вообще стало невмоготу.