– Про тайну, значит… Нет. Пьющему и дела бы не доверил, и тайны бы не открыл. Даже малой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Вот случай у меня был…

6

Михаил знал, что дед слыл хорошим рассказчиком и случаев интересных знал кучу. Предчувствуя интересную историю, он уселся на диван, положил подушку под спину, и укрыв ноги одеялом, замер.

– Весной раз нам заказ крупный в кузню пришёл: лемехи к плугам новые выковать да на основу заново заклепать, лемехи уж у мастерской стоят, а мы всё за работу-то никак не примемся.

А был у меня в то время знакомец один, мужик моложавый, на лицо, как артист, красивый да без дела долго шлялся, а тут в кузню-то и попросился, мол, к делу пристать желает.

Работал справно, ничего дурного сказать не могу, только работал он до того момента, пока ему рюмочка в рот не попадала, а уж коль попала – неделями по улицам гулял, песни орал да бабу свою побивал. Так- то… Он тогда за день-то до работы энтой и запил.

День стоим, ждём, другой. На третий с Николаем, помощником моим, пошли его на улице ловить. Уж только к вечеру его у околицы и словили, да связанным в кузню уж силком волокли. Тут же к верстаку и приковали до утра, чтоб не сбёг да к утру-то протрезвел. А уж с утра горны разожгли, да железо калить начали да на наковальню бросать, а Лёху-то (вспомнил только, как его зовут), Лёху-то к наковальне ближе перековали да щипцы дали, чтобы, значит, жалезо с горна хватать да на кузню подавать. Раз он жалезку обронил. Другой. На третий только на наковальню-то положил тогда…

Я молоточком-то место удара показываю, а Николай молотом бить должен, да только заготовка-то гуляет из стороны в сторону. Николай раз промахнулся, другой, а уж в третий молот-то отбросил и со всего маха Лёхе в ухо-то по-деревенски и влепил, с матами так, смачно. Лёха, если б не прикованный был, из кузни бы точно вылетел, а так на длину цепи отлетел да и лежит. Подходим к нему, а он молит нас, мол всё понял, готов исправиться.

Мы тогда неделю-то домой не ходили. Бабы есть в кузню носили, но заказ выполнили день в день. Н-да…

И Лёха работал с нами безвылазно, но как только с кузни вышел, так вновь и запил, да пил уж не неделю – месяц его не видели-то. А уж потом прогнал я его. Нашто такой работник… И правду сказать, ведь подведёт, как пить дать – подведёт…

– Дед, а что такое правда? – спрашивает Михаил.

– Ты чё мне сегодня допрос устраиваш, спать-то будем аль нет? Тогда я покурю.

Дед присаживается на полутораспальную кровать, шарит на стуле спички.

Михаил тоже поднимается, открывает окно, подаёт деду папиросы, лежащие здесь же на подоконнике.

Дед закурил…

Помолчал…

Потом, уж прокашлявшись, спросил:

– Ты куришь, аль нет, Михаил?

– Курю, но очень редко, так, в охотку. Пачки на месяц хватает.

– Мать знает?

– Нет, – качает головой Михаил.

– Н-да… Кури, если хочешь, – говорит он, сильно затягиваясь и выпуская в сторону окна плотную струю сизого папиросного дыма.

– Не, не хочу, так посижу, послушаю…

– Ну слушай… В каждом из нас живёт два человека: один правильный, другой – настоящий. Так вот даже энти двое-то не всегда общий язык находят да не всегда правду-то друг другу сказывают. Вот и меж них не у каждого согласия добиться-то удаётся, а уж коль удастся кому, тут и появляется настоящий человек. Да и у того правды-то одной быть не может.

– Как так? – удивляется Михаил.

– Ты вот про то, что куришь, ни матери, ни отцу не сказал, так?

– Так.

– А, значит, матери-то тогда соврал, что не куришь? – хитро щурится дед, пуская струйку дыма перед собой.

– Ну так-то просто, чтобы мама не ругалась, не переживала, – пытается оправдаться Михаил, – да и курю-то я редко-редко.