Снейк все так же сидел у бревна и мучился. Не то от бездействия, не то от боли в простреленном бедре. Как, интересно, он вообще сюда дополз, если его, как он говорит, все бросили? Хотя, с другой стороны, можно и стометровку на сломанных ногах пробежать и на дерево со сломанным позвоночником влезть. Болевой шок штука такая.

Костер тихо потрескивал в темноте. С краю притулились две вскрытые жестяные банки с какой-то консервированной ерундой. На банке было написано «голубцы», но содержимое на голубцы походило мало. Впрочем, консервы – они и в Африке консервы. И похожи они на консервы, а не на то, что на них написано.

Пока Мун возился с костром и консервами, Снейк вкатил себе в ляжку новую дозу какого-то анальгетика и теперь ловил кайф от жизни. Боль видимо немного поутихла, и бородатый принялся приставать с расспросами.

Мунлайт отвечал нехотя. Чего рассказывать, если он и сам половины не знал. Да и то, что знает, не слишком приятно.

– Значит, Карася больше нет, – задумчиво произнес бородатый.

– Снейк, я ему горло вот этой рукой перерезал, – продемонстрировал Мун свою левую. – Думаешь, с этим живут?

– Не знаю, тебе виднее. Тебе с этим жить.

– Я не про себя, – огрызнулся Мун. – Я про Карася. И не хрен мне на совесть давить. Когда меня хотят убить и вопрос стоит о выживании, совесть не котируется.

– Жаль его, – задумчиво пробормотал Снейк. – Говнюк конечно тот еще был, но анекдоты травил весело.

– Анекдоты у него были бородатые и человек он был дрянной, – отрезал Мун. – И вообще, с какого перепуга ты вдруг начал шестерок Васькиных жалеть?

Услыхав про Ваську Кабана, Снейк встрепенулся.

– А этот где?

– Там же, где и его шестерки, – пробурчал Мунлайт.

Ковыряться в воспоминаниях ему не хотелось совершенно. День выдался суетный и стыдный. Ничего светлого в нем не было, гниль одна.

– Его тоже ты? – не отставал бородатый.

Мун мотнул головой и принялся выуживать из костра согревшиеся консервы.

– А Угрюмый с мальчишкой со своим что же?

– Ушли… Ё-мое!

Мун отдернул руку и принялся зло трясти обожженными пальцами.

– Когда я видел их последний раз, они живые и здоровые возвращались обратно. Так что, если приключений на задницу не нарыли, то сейчас приняли по двести пятьдесят на рыло и дрыхнут в каморке у Угрюмого.

Он осторожно перехватил банку и протянул Снейку. Вторую взял себе, на «голубцы» посмотрел с тоской. Есть не хотелось, но не сидеть же голодным всю ночь напролет. Осень всё-ж-таки, снаружи не греет, так хоть брюхо набить.

– Они же вроде к четвертому энергоблоку шли, – продолжал любопытничать Снейк.

– Слушай, – разозлился Мун. – Ты бы пошел туда после всего, что сегодня было, практически без оружия?

– Я б туда вообще не пошел, – отмахнулся Снейк.

– А Угрюмый, что думаешь, совсем без мозгов? Назад он пошел. К «Долгу».

«А может и не назад», – мелькнуло в голове. – «Кто его знает, что Угрюмому в башку вступит? Чужая душа – потемки».

Но думать об этом не хотелось. Снейк все так же сидел на земле у бревна, только «пенку» под задницу подсунул. Содержимое банки ковырял ножом, отправлял в рот и, кажется, получал от этого удовольствие.

– Выходит, – подытожил бородатый, облизывая нож, – четверо отправились на тот свет, двое домой. А мы с тобой…

Он замолчал и хмыкнул, словно совершил открытие.

– Хорошая прогулочка получилась. Нас оставалось только двое из восемнадцати ребят, – пропел бородатый.

– Не-а, не так, – покачал головой Мунлайт.

Он поводил носом по сторонам, словно искал что-то, сам не зная, что ищет. Наконец, за неимением лучшего, перехватил консервную банку и принялся настукивать по ней тупой стороной лезвия ножа. А потом запел: