Зачем? Людмила Бержанская
Посвящаю моему папе и всем, кого обожгла война. Погибшим и выжившим. Тем, кого назвали победителями, и у кого в глазах и душах застыл вопрос: ЗАЧЕМ?
Мама, я очень долго думал, как дедушка победил Гитлера. И придумал. Он тихонько подкрался сзади – и как дал ему по попе.
Из разговора с пятилетним сыном.
Папа, почему такое мужское дело как война женского рода?
Если б мы знали, за что страдаем, если бы знали, что вырастает на почве наших страданий!
1
– Папа, я уезжаю в Париж.
Молчание.
– Па, ты не услышал?
Молчание.
– Ты обиделся?
– Да.
– Ну почему?
– Потому.
– Па, ты как ребенок, честное слово.
– Нет, это ты как безответственный, не уважающий меня ребенок.
– Почему?
– Решение приняла вчера?
– Нет.
– Документы оформила вчера?
– Нет.
– А как насчет того, чтобы рассказать об этом?
– О чем?
– О том, что решила поехать в Париж.
– Я, вообще-то, с этого начала разговор.
– Когда ты приняла это решение?
– Давно.
– Что такое давно?
– Десять лет назад.
– Я не об этом.
– А о чем?
– Ты пошла в турфирму, оформляла документы, тебе открывали визу в посольстве Франции. Сколько это заняло времени?
– Месяц.
Опять молчание.
– Па, ты обиделся, что я не рассказала о начале этой эпопеи месяц назад?
– Зачем держала в тайне?
– Да, не в тайне!
– А как?
– Боялась, что не получится, что в посольстве придерутся к документам, что желающих поехать окажется больше, чем мест в автобусе.
– Ты боялась поделиться с отцом радостью?
– Я, вообще, никому ничего не говорила.
– Никому–никому?
– Ну, почти никому.
– В слово “почти” входит хотя бы пару человек?
– Входит.
– Кроме меня.
Папа сидел такой расстроенный. Мне казалось, что я понимала его. Ведь пенсия – это не радость. Это ограниченные человеческие связи, ограниченная информация. Как бы ты ни был любознателен и коммуникабелен. Тем более, не просто пенсия, а очень редкие пешеходные прогулки по единственной улице, вдоль дома.
Папа продолжал писать научные статьи, и некоторые из них публиковали. Главное – он работал. Он был интересен себе и другим. Ему звонили знакомые, делились своими проблемами и решали по телефону проблемы страны. Часто в очень жарком споре. Но в первую очередь, каждого из них волновали близкие: жены, дети, внуки, правнуки. Их заботы, их болезни, их проблемы, их удачи и неудачи.
Думаю, что больше всего хотелось быть в курсе всех дел. Но, увы… Никто, и я в том числе, не рассказывал все. Скорее, почти ничего не рассказывал. Видимо, не было потребности. Ведь делимся своими проблемами тогда, когда надеемся на взаимопонимание. У разных поколений, к сожалению, с этим сложновато. Даже если они самые близкие. Ближе не бывает.
Когда папа был молодой, а я маленькой, – он для меня опора, надежда, путеводитель в жизни. Сейчас все изменилось, я не очень молодая, а папа старенький и немощный. Видимо, в любви детей и родителей очень важен возрастной фактор. Меняются акценты любви и ответственности. Теперь ответственность за любимого папу лежит на мне. Когда произошел этот переход – не помню. Может быть, после того как у него случился первый инфаркт.
Вот и сейчас, как объяснить, что у меня часто нет желания ни с кем, ни о чем говорить. А тем более, советоваться. Я уже взрослая девочка. Мне за 50. Все, что “за”, не хочется ни произносить, ни думать.
Просто не хочется говорить. Ни с кем.
– Папа, но ведь ты сам не любишь делиться о том, что на душе.
– Перестань. Я не о душевных муках и сомнениях.
– А о чем? О чем могла рассказать месяц назад? О том, что есть желание, есть надежда, но нет никакой уверенности.
Молчание
– Па, что я не так сделала? Чем тебя огорчила?
– Не огорчила, а обидела.
– Господи, чем?
– Недоверием.
– Ты бы слово помягче выбрал.
– Найди другое.
– Да не хочу я ничего искать! Пришла, рассказала, думала: будешь рад – вот те на.
– Так чего месяц молчала? Боялась, что сглазят?
– Боялась.
– Я?! Это я?! Ну, доченька, ты даешь! У меня нет слов!
– Каких? Возмущения или радости?
– Молодец. Умеешь вовремя все обрезать.
– А что мне остается делать?
– Не знаю…
Я так надеялась, что он будет рад. Увы… Не все поняла. А жаль. Но ведь знаю: все равно рад. А обида ненадолго. Это от одиночества.
2
– Доченька, ты уже наметила ежедневный план экскурсий?
– Его наметили без меня.
– Кто?
– Турфирма.
– Это обязательное условие?
– Нет. Во-первых, будет свободное время. Во-вторых, от любой предложенной экскурсии я могу отказаться.
– Жалко. Они ведь оплачены.
– Не все. Оплачены обзорные. А за остальные – за свой счет.
– Сколько обзорных?
– Две.
– Какие?
– Я не вдавалась в подробности. Знаю, что каждая по 3-4 часа автобусом и пешком. Знаю, что весь центр Парижа: Лувр, Эйфелева башня, Марсово поле, Елисейские поля, Гранд-Опера, Собор Инвалидов, Мулен-Руж, Вандомская площадь, Монмартр.
– Вы увидите Париж с высоты Эйфелевой башни?
– Да. Только за отдельную плату.
– А Версаль?
– Тоже нужно будет заплатить отдельно.
– А кладбище Пер-Лашез?
– Возможно.
– Почему возможно?
– В программе есть, но разрешаются некоторые изменения.
– И Пер-Лашез может оказаться вне сферы вашего внимания?
– Может.
– Жаль. Сколько же там похоронено судеб!
– По-моему, это относится к любому кладбищу.
– Нет-нет. Там, на Парижских кладбищах похоронена судьба России!
– Па, зачем так вычурно?
– Это не вычурно – это правда. Ни одна страна с такой легкостью не выбрасывала за свои границы самых достойных.
– Среди эмигрантов всяких хватало.
– Понимаешь, я о другом. Не о человеческих достоинствах и недостатках. Я о том, что мы так и не поняли, насколько многие из них нужны были стране.
– Мне кажется, в нашей стране достойные люди вообще ни-че-го не решают.
– Интересно, а в других …?
Молчание.
– У тебя будет свободное время?
– Я постараюсь объять необъятное. Очень хочу в Фонтенбло.
– Посмотреть, что вдохновляло импрессионистов?
– Да. В общем, и дворец Наполеона нелишне.
– Это далеко от Парижа?
– Километров 30.
– Но будет хоть один свободный вечер?
– Думаю, да. А что?
– Может, ты встретишься с семьей Заура?
– Я не против, но не представляю: как?
– Просто позвоню ему. Расскажу, что будешь в Париже.
– А ты уверен, что его это заинтересует?
– Да.
– Почему?
– Ездил один мой сотрудник. Понимаешь, совсем чужой человек.
– Он заходил в гости к жене Заура?
– Боже, ты разве не знаешь, что Франсуаза умерла?
– Нет. Когда?
– Два года назад. Он звонил и просто рыдал в трубку.
– Какая странная жизнь. Какие непонятные человеческие чувства. Ведь они всю жизнь прожили врозь. Правда, у них не было поводов для разочарований.
– Не понял?
– Понимаешь, чем больше отдаешь в любви, тем больнее разочарование.
– Ты считаешь это единственным вариантом?
– А разве есть другие?
– Не думал.
– А зря.
– Чего зря?
Я промолчала. Видимо, в папе заговорила старческая наивность или старческий романтизм. А какой был красавец, умница, воспитанный, аккуратный, образованный и обаятельный. Правильно было написано на кольце царя Соломона: все проходит. Правда, на обратной стороне того же кольца еще грустнее: и это пройдет.
– Но жена есть жена, – сказал папа с пафосом.
– Брось. Это фантазии на тему жены.
Ну, почему мы не говорим никогда о простых житейских делах, о простых человеческих потребностях? Невероятно тяжело молодым мужчинам и молодым женщинам друг без друга. Без жарких тел, страстно и нежно прижатых друг к другу. Ведь не секрет, что за немецкими частями ехали публичные дома. А у нас в навязывании жесточайшей морали, была черствость и равнодушие к тем, кто на фронте и к тем, кто работал в тылу. За что осуждали женщин, истосковавшихся по ласке? Что делать молодому мужчине без женского тела?
Все папа знает без меня. К чему говорить об этом вслух. Я промолчала.
– Доченька, не нужно так жестко.
– Я не жестко, я грустно.
История нашего, то есть моего и папиного, знакомства с Зауром была, с одной стороны, тривиальной, с другой – как будто бы предначертанной.
Прошло четырнадцать лет после окончания войны. 1959 год. Я поехала с папой в Ленинград. Он много уделял внимания моему воспитанию.
Однажды под вечер очень уставшие мы не шли, а брели по Невскому в поисках кафе. Просто, поужинать. На старом доме висела большая вывеска “Баррикады”. Двери открыты. Лето. Стоят столики, за ними сидят и едят люди.
Ну вот, наконец, мы сели, и дали отдых уставшим ногам. Еще не успела подойти официантка, как красивый восточный мужчина подошел и попросил разрешения сесть за наш столик. Все остальные были заняты. Пока ждали заказ, пока не спеша, ужинали, начался, как обычно бывает, разговор ни о чем, который плавно перешел на тему детей, семей и работы.
Так произошло знакомство с Зауром Мамедовым. Не помню его национальности. Знаю только, что уроженец Кавказа. Видимо, в этот вечер ему было особенно грустно и одиноко. А может быть, папа, его ровесник и тоже фронтовик, и я, почти ровесница его младшей дочери, вызвали в нем обострение этих чувств.
На каком-то этапе разговора он начал свой долгий, очень откровенный и очень горький монолог.
В июне сорок первого сдал последний экзамен в школе. Молодость полна планов. Хотя осуществление их было для него очень проблематично, так как папа, директор школы, и мама-учительница еще с 1939 года отбывали срок в лагере, где-то в Сибири. А может, уже и не отбывали. Он так ничего и не узнал о них. Практически безграмотные бабушка с дедушкой и тетя с дядей безропотно растили его. Что ожидало впереди сына врагов народа? Сегодня мы все уже знаем. Но это сегодня. И то не все. То есть, почти ничего. А тогда, во второй половине июня, началась паника. Всех забирали на фронт. Всех – это мужчин, начиная с 18 лет. Заур – красивый, высокий 17-летний мальчик, обманув всех, кого только можно было обмануть, покинул с мужчинами городок. А может, те, кого он обманывал, не возражали быть обманутыми? Он молодой кавказский мужчина уехал защищать Родину, уехал навсегда. Он считал, что обязан защитить свое государство, руководители которого, ничего не объясняя, оставили его сиротой. Зачем?
