Чтобы не светиться за ними и не нарваться на дорожный патруль, я свернул на крайнюю правую полосу для такси, которая также пустовала. Держа «крокодила» в поле зрения сквозь пять забитых полос, я вцепился в руль и прибавил газу, чтобы не отставать параллельным курсом. Уже начиная догадываться, куда прокладывал себе дорогу стремительный зверюга, я ждал его скорого появления на своей полосе. Так и случилось: спустя считанные минуты «крокодил» слегка сбавил ход и начал агрессивно, нещадно подрезая простых смертных, протискиваться вправо, и вскоре я уже сворачивал вслед за ним на Рублёвское шоссе. Здесь я немного отпустил его: настоящая Рублёвка начиналась дальше, за МКАДом – там, где бурный поток машин сливался в одну полосу и спешить уже было незачем. Правда, «пёстрый» мог быть обладателем «волшебного фонаря», дававшего пропуск на встречную, но в пятницу вечером такие фокусы могли позволить себе только по-настоящему крутые ребята из «высочайших».

«Крокодил», по-видимому, был не из самых зубастых и на время превратился в одного из многих в этой тягучей процессии дорогих, но беспомощных автомобилей. Однако, добравшись до первого же большого перекрёстка, «пёстрый» вновь пришпорил своего зелёного зверя и свернул к местечку под названием Раздоры. Движение здесь было уже вполне обычным, и я приостановился на обочине, пропустив вперёд для прикрытия пару машин, – уж слишком долгой получилась гонка, чтобы «крокодил» не успел хотя бы отдалённо почуять моего горячего дыхания.

Мы обогнули скученный массив коттеджей, к которым съехали мои сообщники-маскировщики, и на тускло освещённой дороге остались только «пёстрый» и я. Любая ошибка могла стать фатальной, я погасил фары и сбросил скорость, наблюдая, как мой пятнистый недруг отдаляется от меня куда-то к своему логову. Он был у меня в руках: впереди расстилалась река, и полностью скрыться из виду ему было просто некуда. Когда между нами осталось метров двести, я увидел, как он, наконец, остановился у тёмного здания, одиноко стоявшего за высоким забором. «Крокодил» выплюнул «пёстрого» и Коринну из своего мрачного чрева и закрыл глаза. Две фигуры завернули за угол здания и растворились.

Я вышел из машины и нервно поёжился. Обманчиво тёплый апрельский день снял свою маску и обернулся остывшим, почти морозным вечером. Где-то неподалёку залаяли продрогшие рублёвские собаки, и мне стало их жалко. Таиться было нечего, и я с холодным, тупым спокойствием приблизился к логову. «Крокодил» уже засыпал, потрескивая уставшим железом. Я подошёл к зданию с торца и отчего-то совсем не удивился, когда через просвет в решётке в глаза ударили буквы, мерцавшие шаловливым розовым неоном на уровне цоколя. Они ядовито складывались в название, которое не оставляло никаких сомнений насчёт этого заведения. Оттуда доносились глухие звуки музыки, казавшиеся преступно потусторонними в окружавшей тишине.

Постояв немного, я прикусил губу и медленно пошёл прочь. С привкусом тёплой соли во рту, я включил зажигание и заметил увядшую герберу, невинно лежавшую на пассажирском сиденье. Схватив цветок, я со злостью швырнул его назад.

Похоже, всё было кончено.

Петербургское небо ненадолго попрощалось с солнцем и подёрнулось волнующей дымкой, подсвеченной лёгким прикосновением городских огней, побледневших и совсем необязательных в это время года. Сезон белых ночей, казалось бы, почти миновал, но ясная погода, неожиданно задержавшись, не спешила никуда уходить и, похоже, решила продлить эту сказочную атмосферу. Зачарованный, я смотрел в окно и думал о том, что в такие ночи, которые, конечно, вовсе не белые, да и не ночи вообще, в организме, должно быть, включается какой-то особый режим, автоматический и бесконтрольный. Уже накануне я понял, что в этом ритме сбитых координат сонливость отнюдь не гарантирует нормального сна, а краткая эйфория – свежести пробуждения.