– Тут все такое колониальное, – заметила Джейни, вытянувшись в плетеном кресле.

– Старые добрые времена, скажете? – По его лицу ничего не поймешь.

– Это вы так острите?

– Не знаю. Кому-то в старые времена было неплохо. – Он непроницаемо помолчал, а затем расхохотался. – Вы меня за мудака держите? Я, между прочим, родсовский стипендиат[3]. – Это он сказал как бы между делом, но Джейни понимала, что он хотел поразить ее воображение. И преуспел.

– Правда?

Он медленно кивнул, и в его юрких глазах набухло смущение.

– В колледже Бей-ли-ол-л, что в английском Оксфорде, выслужил себе магистерский диплом по э-ко-но-омике. – Он растягивал слоги, корчил из себя деревенщину.

Добивался от Джейни смешка, и она ему не отказала.

– Так вам, наверное, в Гарварде надо бы преподавать?

– Я зарабатываю в двадцать раз больше, чем преподаватель, даже гарвардский. И вдобавок ни перед кем не в ответе. Ни перед деканом, ни перед президентом университета, ни перед избалованным исчадием крупного спонсора. – И он затряс головой.

– Волк-одиночка, значит.

Он притворно надулся:

– Одинокий волк.

Они рассмеялись хором. Как сообщники. Джейни почувствовала, как внутри, между лопатками, что-то размягчается – какой-то мускул, который она принимала за кость, – и ее охватила легкость. Булочка развалилась в руке на куски, и Джейни слизала с пальцев беглые крошки.

– Ах какая вы очаровашка, – сказал он.

– Очаровашка. – И она скривилась.

Он быстро перестроился:

– Красавица.

– Ага, как же.

– Нет, правда.

Она пожала плечами.

– Вы не в курсе, да? – Он покачал головой. – Столько всего знаете, а тут не в курсе.

Она поразмыслила, что бы такого сардонического ответить, плюнула и решила сказать правду.

– Нет, – со вздохом призналась она. – Я не в курсе. Увы. Потому что теперь…

Она хотела сказать, что теперь ей почти сорок и она на всех парах мчится к утрате всего, что у нее было, если что и было; хотела показать три седых волоска и углубляющуюся морщинку между бровей, но он лишь отмахнулся.

– Вы были бы красавицей, будь вам хоть сто лет, – сказал он вроде бы искренне, и комплимент вышел слишком уж хорош, и Джейни перед ним оказалась бессильна – и улыбнулась, впитывая все это вперемешку с тошнотворным подозрением, что ее несет к берегу, которого она не предвидела, и надо поживее грести прочь, если она хочет благополучно вернуться домой.

На обратном пути она снова крепко обнимала его за талию. Мотоцикл оглушительно ревел, не поговоришь, и за это она была благодарна – никаких решений, никаких тревог, лишь пальмы и жестяные крыши разматываются за спиной, и ветер хлещет волосами по лицу, и к ней прижимается теплое тело; сначала этот миг, за ним следующий. В основании позвоночника забурлило счастье, головокружительно вспенилось, затопило тело.

Так вот что это такое – настоящий миг. Прямо-таки откровение.

Джейни ведь этого и добивалась, нет? Вот этой легкости, что подлетала галопом, обнимала тебя за талию и уносила с собой? Как не поддаться, даже зная, что в итоге очутишься в грязи, вся в синяках? Надо думать, есть и другие методы нырнуть в этот захлебывающийся поток живого бытия – как-то изнутри, наверное? – но Джейни их не знала и сама туда добраться не умела.

А потом они приехали и смущенно стояли перед гостиницей. Час поздний; оба устали. Волосы у Джейни пропитались грязным ветром дороги. Ухабистая минута, и никак ее не проскочить. Надо пойти собрать вещи, подумала Джейни, но в банкетном зале праздновали свадьбу, и уже слышались стальные барабаны, и грохот рябил в ночи своеобычным размытым ритмом – барабаны, смастеренные много лет назад из выброшенных нефтяных бочек, музыка мусора. Кто Джейни такая, чтобы сопротивляться? Сырой воздух обхватывал ее тело, точно большая влажная ладонь.