– Что? – Джейни заморгала; слова были до того чудовищны и неожиданны, что она не сразу их поняла. – Нет! Конечно нет!

– Вы сами понимаете, отчего мне затруднительно вам поверить.

Джейни больше не сиделось на месте; она вскочила и заходила по кабинету.

– Он ненавидит ванну. Видимо, в этом дело. Я ему вымыла голову. Вот и все мое преступление.

Директриса презрительно молчала. Глазами следила, как Джейни расхаживает туда-сюда.

– А еще что-нибудь Ноа говорил?

– Говорил, что звал маму, но никто его не спас, и его утянуло под воду.

Джейни застыла.

– Утянуло под воду? – переспросила она.

Мисс Уиттакер коротко кивнула.

– Сядьте, пожалуйста.

Стоять больше не было сил. Джейни в растерянности снова опустилась на стульчик.

– Но… с ним никогда ничего подобного не случалось. Зачем ему так говорить?

– Он сказал, что его утянуло под воду, – с нажимом повторила мисс Уиттакер, – и он не мог выбраться.

Джейни наконец осенило.

– Это же его сон, – выпалила она. – Это его ночной кошмар. Что он под водой и не может выбраться.

Вспомнилась прошедшая ночь – Ноа молотит кулачками, визжит: «Выпусти меня, выпусти, выпусти!» Ночная драма, что рассеялась к утру. Просто удивительно, как все это стирается из памяти, пока не наступит следующая ночь.

– У него один и тот же кошмар, годами. Он просто все перепутал.

Джейни поглядела на мисс Уиттакер, но лицо у директрисы было как тяжелая железная дверь. Стучи сколько влезет – никто тебе не откроет.

– Итак, вы понимаете мою проблему, – медленно проговорила директриса.

– Вашу проблему? Нет, не понимаю. Простите.

– Мисс Циммерман. Я много лет работаю с маленькими детьми, и, по моему опыту, свои сны они так не пересказывают. Подобная… путаница… встречается редко.

Редко, это точно; Ноа вообще редкий экземпляр. Ладно, сосредоточимся. Дело ведь не только в том, что он знает всякое, правда? Не только в этом дело. Когда Джейни впервые догадалась, что Ноа не похож на других детей? Когда бросила ходить в группу поддержки матерей-одиночек? Дискуссии перешли от непрерывного ночного сна и младенческих газов к ваннам и детским садам, и слишком часто выпадали минуты, когда Джейни делилась опытом (кошмары и страхи, продолжительный и необъяснимый плач), а затем озиралась и видела не кивки, а недоуменные взгляды. Ноа уникален, и это один из признаков его уникальности – так Джейни всегда себе говорила, но теперь…

Мисс Уиттакер откашлялась – страшно слушать этот кашель.

– Маленький ребенок с водобоязнью говорит, что его держат под водой… и изо всех силенок цепляется за нашу младшую воспитательницу, а когда ее нет, часами неудержимо рыдает…

– Я его в тот раз забрала в полдень.

– …И другой признак того, что дома у ребенка не все в порядке, – от мальчика пахнет… вы же сами все понимаете? У меня есть долг. У нас с его учителями есть долг… – Директриса подняла голову – серебро волос сверкнуло, как меч. – Если возникает хотя бы подозрение, что ребенок в опасности, мы должны сообщить в органы детской опеки…

– Детской опеки?

Слова камнем ухнули в бездонный колодец. Джейни горячо обожгло, будто ее отхлестали по щекам. Гэллоуэи, финансовые неурядицы – весь мусор в голове мигом исчез.

– Да вы издеваетесь.

– Ничуть, уверяю вас.

Не может такого быть. Правда ведь? Она хорошая мать. Да?

Джейни отвернулась от директрисы, глянула в окно на игровую площадку, постаралась взять себя в руки. У нее не могут отнять Ноа. Не могут же?

На качели села ворона, уставилась на Джейни пронзительными глазами-бусинами. Джейни с трудом сглотнула панику.

– Слушайте, – сказала она как можно ровнее. – Вы когда-нибудь видели у него хоть один синяк? Хоть какое-то доказательство насилия? Он же доволен жизнью. – И это правда, подумала она. Он весь сиял радостью – невозможно не почувствовать. – Поговорите с его воспитателями…