В картинке столько движения, столько экспрессии и комизма – и в позе упавшей кухарки, и в физиономии оторопевшего Брешко-Брешковского, что самые хмурые лица, глядя на нее, начинают невольно складываться в улыбку.

– Хорошо, черт возьми! – восклицает какой-то молодой человек. – Только если бы не каталог, так я, признаться сказать, думал бы, что это и есть настоящие картины, а все остальные – карикатуры!

В пульсе города[66]

Шляпка – c'est tout[67].

Из разговоров

Весна идет!

Профессор Кайгородов[68] уже приветствовал не то сыча, не то грача…

На дамских шляпках расцвели первые розы.

Сердце Петербурга – Гостиный двор – бьется и трепещет под наплывом «весенних настроений». По всем проходам этого гигантского сердца с утра до ночи неустанным шумным потоком движется толпа покупательниц.

Каких только нет между ними!

Дамы покупающие, дамы изнывающие, дамы просто созерцающие. Дамы с картонками, дамы со свертками, дамы с мужьями…

– Анна Николаевна! Вы куда бежите?

– Простите, милочка, не узнала вас… Я так измучена… Шестой час, а я с утра здесь. Нужно было купить пол-аршина ленточки… Муфту потеряла, не знаю где… И кошелек, оказывается, дома забыла!..

В магазинах давка и теснота.

На прилавках «хаос первозданный». Покупательницы толкаются, наступают друг другу на шлейфы, и раздающееся при этом томное «pardon» звучит как самое грубое русское «о, чтоб тебе!».

Измученные приказчики к трем часам дня уже теряют всякую логику.

– Возьмите этот помпадур-с, – говорят они, развертывая материю. – Ново! Оригинально! Ни у кого еще нет – для вас начинаем. Будете довольны! Все хвалят. Вчера шестьдесят кусков продали!

– Послушайте, я просила синюю, а вы мне показываете зеленую!..

– Совершенно наоборот – это зеленая-с!

– Да что я, не вижу, что ли! И вообще она мне не нравится…

– Совершенно наоборот – очень нравится-с!

– Сударыня! – раздается сладостный голос. – Пожал-те наверх. Получите разнообразие!..

– Мальчик! Проводи мадам!

Несчастнее всех чувствуют себя в этой сутолоке мужья, сопровождающие своих жен. Сначала еще пробуют острить и подшучивать над дамскими страстями.

«Бабы»… «Тряпки»… «Отчего нам не придет никогда в голову заниматься этой ерундой?..»

Но они скоро теряют последнюю бодрость духа, смолкают, бледнеют, и глаза их приобретают невинно фанатическое выражение прерафаэлитских девственниц.

– Мишель! Которая материя тебе больше нравится – голубая или сиреневая?

– Голубая… – раздается тихий стон.

– Ну так отрежьте мне десять аршин сиреневой, – обращается дама к приказчику. – Не обижайся, ты сам знаешь, что у тебя нет вкуса!

И он не обижается! После четырехчасовой беготни по Гостиному двору утрачиваются многие тонкости человеческой психики…

– Сколько стоит эта пряжка?

– Шесть рублей.

– Отчего же так дорого?

– Помилуйте, сударыня, – отвечает продавщица тоном оскорбленного достоинства, – ведь это настоящая медь! Чего же вы хотите?

– И камни плохие…

– Настоящее шлифованное стекло!

– Гм… Так нет ли у вас чего-нибудь попроще?

– Вот могу вам предложить.

И продавщица с торжествующим видом вынимает из ящика нечто вроде печной заслонки.

– Без всякого лишнего изящества – красиво, прочно, дешево…

Но самый центр, самый пульс жизни представляют шляпные магазины. Перья, птицы, цветы, ленты и еще многое «чему названия нет», и все это вертится, поднимается, опускается, примеряется…

Странные шляпки бывают на белом свете! Иная, посмотришь, шляпа как шляпа, а вглядись в нее – целая трагедия: на отогнутых полях, конвульсивно поджав лапы, беспомощно раскрыв клюв, умирает какая-нибудь белая или желтая птица, а тут же рядом, сияя «наглой красотой», расцветает букет гвоздики. Прямо «гражданский мотив».