– Это тебе на дорогу. Езжай, куда хочешь, поступай, куда хочешь, здесь тебе на билет и еду достаточно. Но не поступишь – домой не возвращайся, больше не получишь ни копейки.

Юрий, когда она рассказала ему об этом, сказал:

– Ты хорошо сделала, что уехала – у твоей матери обычная ревность, а это чувство не поддаётся ни логике, ни убеждениям. Ты сама ревновала когда-нибудь?

– Нет, а кого мне ревновать?

– Ну… тех ребят, хотя бы, которые из-за тебя дрались. Тебе самой-то нравился кто-нибудь?

Во взгляде Наташи мелькнуло изумление:

– Что ты! Мы просто дружили, Я думаю, они начитались романов и разыгрывали из себя мушкетёров.

– Кто знает, кто знает! А я – я тебе нравлюсь?

Он близко наклонился к ней, вдыхая аромат её волос и с трудом сдерживая волнение. Она смутилась, но не отодвинулась.

– Ну… я не знаю… да, наверное.

Юрий крепко прижал к себе тонкую девичью фигурку, поцеловал пухлые губки. Она не сопротивлялась и не отталкивала его. Всё между ними произошло очень быстро, как-то само собой, и ту ночь они провели вдвоём на старой железной кровати.

Летом Наташа опять поступала в институт и опять не попала. Юрий проходил интернатуру. Он окончил институт с «красным» дипломом, подал документы в аспирантуру и сдал на «отлично» английский и философию, но на вступительном экзамене по специальности экзаменаторы не стали даже слушать его ответа – они задали пару маловразумительных вопросов и выставили оценку «неудовлетворительно». Как сказал Сашка Лузгин, Юрия не приняли в аспирантуру из-за фамилии. Сашке можно было верить – его отец имел связи и мог сообщить точную информацию.

Фамилию свою – Кауфман – Юрий получил от одного из немецких предков, приехавших в Россию ещё в царствование Петра I. В самом начале войны, когда немцев стали поголовно выселять в Среднюю Азию, дед Юрия сумел с помощью друга, работающего в органах, изменить запись в паспорте и вместо немца стал писаться евреем. Уже через десять лет его потомки ощутили всю прелесть обладания новой национальностью, однако хода назад не было. Отец Сашки – Лузгин Георгий Александрович, – работавший в подольской больнице, сказал:

– Иди ко мне в отделение работать. Я направлю запрос в институт и выбью тебе, как молодому специалисту, комнату в общежитии. Чуть позже сделаем и направление в аспирантуру. Поработаешь год-два – что делать.

Лузгин чувствовал некоторую неловкость оттого, что его собственный сын Саша в аспирантуру поступил сразу же после окончания института, хотя у него и не было «красного» диплома.

Весной неожиданно умер Максим Иванович – лёг вечером спать как обычно, а утром не проснулся. Наташа, принёсшая ему завтрак, нашла его уже похолодевшим. Испуганная, она позвонила Альбине Максимовне, вызвала «Скорую помощь», позвонила Юрию на работу в Подольск – напротив дома был междугородный телефон. Началась обычная в таких случаях суета, из профкома института, где прежде работал Максим Иванович, приехали люди. Похороны были торжественные. На поминках Альбина Максимовна много выпила, раскраснелась и часто вытирала глаза. Всем распоряжалась её бойкая сноха, которая сказала Наташе:

– Ты до конца мая ещё можешь пожить в квартире, а потом я там ремонт буду делать – старик, наверное, всю комнату обоссал.

До конца мая оставалось две недели. У Наташи, проведшей почти два года в полном затворничестве со стариком, с которого ни на минуту нельзя было спускать глаз, не было в Москве ни одного знакомого – кроме Юрия, с которым её связывали неопределённые отношения. Он всё это время постоянно приезжал к ней, они были вместе, но ни разу не заводили разговора о совместной жизни. После окончания института он жил в Подольске – в общежитии у него была комната. Теперь, слегка отведя глаза в сторону, Юрий небрежно заметил: