Лицо Заморского стало вдруг странно неподвижным, но в голосе зазвучала плохо скрытая насмешка:

– Не стоит так, Миша, в нашей милиции работают неплохие ребята. Ты знаешь, сколько они работают? Знаешь, в каких условиях? Нет, ты ведь там, у себя, видишь сытых полицейских, которые за всё сдирают с налогоплательщиков деньги, а наши парни сутками в грязи и на морозе сидят, когда выслеживают бандита. Они не думают о деньгах, о добавках к жалованию, как ваши, нет! Наша милиция работает, чтобы мы могли спокойно ходить по улицам. Вот так, Миша!

Михаил пробурчал нечто неопределённое. Какое-то время они сидели молча. Заморский энергично опорожнил стопку и закусил. Михаил сказал с некоторой горечью:

– Ладно, будем считать, что они стараются, но у них не выходит. Хорошо! Единственно, о чём я тебя прошу – найди мне такого человека, и я сам заплачу ему за работу. Такого, чтобы он нашёл этих тварей.

Полковник КГБ Заморский опустил веки, чтобы скрыть блеск в глазах и покачал головой:

– Миша, милый, это называют частный сыск, этим у нас не занимаются, потому что все наши специалисты стараются и хорошо работают. Но… предположим, что я найду такого человека – только предположим.

Мишель напрягся, подавшись вперёд.

– Найди, Лёшка, найди! Ты знаешь, как я богат…

Заморский поморщился.

– Ты слишком долго жил на Западе и мыслишь не теми категориями. Деньги не главное, хотя… иногда и они могут помочь. Видишь ли, есть один человек… он допустил некоторую… м-м… погрешность, скажем, и остался без работы, а у него семья, дети. В этом случае, я думаю, деньги могут сыграть свою роль. Но тут один вопрос возникает: предположим, он нашёл этих типов. Что дальше?

– Я хочу, чтобы они… ответили за всё!

– За всё! Ты же был отличником, Миша, ты помнишь, что преступления против личности у нас караются гораздо мягче, чем преступления против государства. Если попадётся хороший адвокат, то за убийство твоего сына – с учётом того, что он первый начал драку – они получат, скажем, от трёх до пяти лет. Всего лишь, – он многозначительно подчеркнул последние слова.

Рузави побледнел:

– Алексей! Что ты хочешь этим сказать?!

Заморский поднял веки и, пристально глядя ему в глаза, произнёс уже совсем другим тоном, и теперь в его голосе звучал гнев:

– Я? Разве моего сына убили негодяи? Ведь это ты пришёл ко мне за помощью, а не я к тебе. Я, твой друг, могу сказать только одно: если б такое случилось с моим ребёнком, то я не стал бы доверять дело нашим честным и хорошим ребятам из милиции – я бы сделал все сам. Сам, своими руками, понимаешь? Я бы нашел этих гадов и сам лично удушил бы их!

– Лёшка, что ты говоришь? Как это «своими руками»? – в голосе Михаила теперь уже звучала растерянность. – А закон?

– Какой, к черту, закон? Какой закон, когда дело идет о твоем сыне? На какой закон ты надеялся, Мишка? Где ты был весь этот год, почему ты пришел ко мне с этим так поздно?

Михаил поднял голову и пристально посмотрел в глаза другу.

– Я понял тебя, Алексей, ты прав. Так ты сведёшь меня с таким человеком?

– Нет, я дам тебе адрес, и ты сам будешь с ним говорить. Ты объяснишь ему, чего ты хочешь.

– Я должен сослаться на тебя?

– Нет. Ты пойдёшь к нему завтра вечером. Всё, что ему нужно, он уже будет знать.

– Спасибо, друг.

Совсем недавно Олег Вербицкий считался одним из самых толковых следователей Петродворцового района Ленинграда. Однако за полгода до описываемых событий он занимался делом о хищении социалистической собственности в особо крупных размерах, и ниточка следствия потянулась слишком высоко. Вышестоящее начальство тактично посоветовало Вербицкому эту ниточку оборвать и довольствоваться «стрелочниками» более мелкого масштаба, но молодой следователь неожиданно закусил удила и отказался – он был честолюбив, принципиален и, обладая излишне живым воображением, уже мысленно представлял себе «процесс века» и свое имя на первой полосе газеты «Правда».