Перед глазами предстал раскосый отшельник. Вот ему Никита припасы доставил. Может тем самым и подношение сделал? Тогда, выходит, Зосима его на грех отправил. Для чего? Чтобы самому с бесами не бороться, для чего же ещё! А может священник дело богомерзкое предложил, чтобы веру Никитину испытать? А он продался, как Иуда, за пять рублей в месяц. Значит, сгинет в тайге, одними кукушками отпет будет.

Пока тёмные мысли не заклевали, Никита поднялся, сунул костыль под мышку и зашагал дальше. Он выбирал направление, ведущее под уклон – рано или поздно эта невидимая дорога приведёт к реке.

Нет, не поддался он искусу! И с отцом Зосимой торговался не оттого, что прижимистый или корысть имел. Обидно ему стало, что поманили, как глупого щенка косточкой. Запугали службой у Спицына и велели делать что надо. С Алёшкой поди не всё так просто выходило. Люблин наверняка свои условия ставил, с ним считались. «И со мной будут, – убеждал себя Никита. – Вернусь – своё слово скажу. Под мою дудку попляшут!»

Впереди, словно раззадоренная девка, защебетала река. Никита вышел к воде и первым делом напился, окунувшись лицом в звенящий поток. Речушка была узенькой – её легко можно перескочить по камням, не замочив ноги. Но и такая маленькая обязательно приведёт к полноводному руслу. Никита двинулся вниз по течению, втыкая костыль меж камней. Рядом с рекой шагалось веселее. Если прислушаться, так в шуме воды можно различить что угодно: хохот девичьей компании, ржание лошадей, натужный звук пилы, уханье берёзовых веников.

Туман развеялся. Плечи ощутили жар полуденного солнца, будто кто-то большой и добрый по-отечески водрузил на них ладони. Если бы не боль в ноге… Никита останавливался, утирал пот с разгорячённого лба, жадно пил из речки. «Дойду до стрелки – непременно передохну», – решил он.

И вдруг река закончилась. Она нырнула под каменную гряду и уже не появлялась с другой стороны. Далее тянулись мелкие криницы, а за ними – сухое русло, переходящее в марену. Даже шум потока утонул глубоко под землёй. Вот тебе и путеводная речка! Никита прошёл ещё немного, убедившись, что вода не выскакивает на поверхность.

Вслед за рекой пропали и силы. Никита улёгся в тень под деревом. Отдохнув, он собрал лопухов ревеня, начистил несколько черешков и съел. Сразу потяжелели веки. Может отоспаться сейчас, пока тепло? Если к вечеру он никуда не выберется – придётся ковылять в темноте, чтобы не замёрзнуть. Вторую ночёвку в норе из бересты можно и не пережить.

Никита закрыл глаза и ничего кроме темноты не увидел.

Он снова оказался в лесу из мёртвых деревьев, похожем на тот, что в долине. Здесь деревья были выше и старше – видимо, и покойники соревнуются меж собой. Никита неуклюже переставлял костыль, а серые скелеты таращились на него тёмными дуплами. В пересохшей почве зияли заброшенные бурундуковые норы.

Как-то знахарь объяснял Никите, почему белки сбегают из одного леса в другой, почему крупная норка прогоняет колонка, занимая его жилище. Это нечисть в карты играет. Соберутся лешие с кикиморами в тайном месте, перекидываются картишками, а на кон мелкую живность ставят. Проиграет, скажем, леший белку – зверь его угодья покидает. Похоже, здешней нечисти крупно не повезло… «А может леший издох?» – подумал Никита и содрогнулся. Умерший леший – в этом было что-то необъяснимо страшное.

Склон гулял и вверх, и вниз. Мёртвому лесу не было конца. Солнце кружилось, как на карусели. Наверное, он и сам давно ходит кругами. Никита споткнулся, упал и неожиданно для себя заплакал. Проклятый лес, проклятый! Слёзы размазались по сухим корням. Вот бы как в сказке: ожило дерево от спячки и указало ветвями дорогу. Но нет. Это не сказка, а кошмар. Безумный, отвратительный кошмар, начавшийся три ночи назад.