И он решился. Была не была! Но как бы поделикатнее, помягче объяснить это старухе Таифе? Ох, уж эта Таифе! Ничего от неё скрыть невозможно! Проницательная старуха!

– Это… Хм-м… – прокашлялся Мустафа и неловко спросил, краснея: – Когда?

Понявшая всё с полуслова, с полувзгляда, Таифе посветлела лицом, глаза её радостно заблестели, как Сакмара под лучами утреннего солнца.

…В ожидании бабушки Таифе Шамсия очень нервничала, ходила по комнате взад-вперёд, внезапно останавливалась, заламывая за головой руки, что-то бормотала, шептала и всё думала, думала… Была у неё ещё одна тайная причина, толкнувшая на переговоры с Мустафой. И о ней никто не знал, даже бабушка Таифе.

В последнее время Шамсию-молодку стал домогаться азанчи Валькай хаджи. Сластолюбивый хаджи даже не стал посылать к ней сватов, а пользуясь своим духовным саном, сам приходил к ней в дом, уговаривая молодую хозяйку стать его второй и, естественно, любимой женой. Стыд и срам! У хаджи трое детей, старший из которых лишь на десять лет младше Шамсии. Что люди скажут? Этот старый азанчи, путающий отблеск пожара с утренней зарёй, не умеющий и с одной женой сладить, с утра поднимающий в доме скандал по малейшему поводу, словом, этот старый зануда мог серьёзно скомпрометировать Шамсию. Нужно было что-то срочно предпринимать для сохранения своего честного имени. Три дня и три ночи превратились для Шамсии в настоящий кошмар, она не могла ни есть, ни спать, выплакала все глаза, так что впору было сушить не только подушку, но и роскошные косы вдовицы. Наконец, она приняла решение послать весточку к Мустафе, тем более что он ей, действительно, нравился и статью своей даже напоминал сгинувшего на войне Фатхуллу.

Весь аул одобрил союз двух одиночеств. И только оскорблённый в лучших чувствах Валькай хаджи, из чьих сластолюбивых когтей упорхнула пташка, не удержался от демарша, и однажды, увидев Мустафу, запрягавшего возле дома свою савраску, закричал, брызгая слюной и в ярости стуча тростью о забор:

– На чужое добро позарился, Мучтай, на чужое посягнул! Да падёт проклятье на голову хальфы Мифтаха, прочитавшего вам никах! Э-эх… Ошибся ты, Мучтай, крепко ошибся… на чужое руки протянул… Не видать вовек счастья, не видать…

Долго он ещё поносил Мустафу-Мучтая, осмеливаясь вставлять в свою ругань даже имя Аллаха. Мустафа не стал говорить Шамсие о стычке с Валькаем, хотя она сразу обрисовала ему, правда, в осторожных выражениях, свои отношения с хаджи. Впрочем, это происшествие быстро забылось. И только одно обстоятельство казалось немного странным: о Валькае хаджи Шамсия отзывалась не иначе, как «старый чёрт… старый шайтан… старый иблис…», хотя хаджи был всего на два-три года старше Мустафы. Слёзы Шамсии, вспомнившей о своём первом муже, всё-таки растревожили Мустафу, поставили его в трудное положение. Он испытывал такое неприятное чувство, будто кто-то резко ударил его под коленки. И что теперь? Мустафа должен сделать вид, что ничего не случилось, и он ничего не слышал? Легко говорить… Да, если восемнадцать лет назад он после свадьбы готов был от счастья горы перевернуть, то теперь второй брак вряд ли наполнит его душу таким же геройским желанием…

Расстроенно бродил он по двору, не зная, чем занять себя, и вдруг с удивлением увидел в своих руках ярко-красные полоски какой-то материи. Видно, Шамсия выполнила просьбу мужа. Во всяком случае, теперь есть чем заняться.

Мустафа открыл калитку, зашёл в сад и стал завязывать яркие ленточки на утопающие в белом цвету яблоневые ветки. Но делал он это как-то неохотно, не испытывая особой радости, особого душевного подъёма. То радужное настроение, которое он испытал на рассвете при виде белого цветенья, куда-то исчезло, испарилось. «Правду, видимо, говорят старики: вдовец и вдова, раз соединившись, ложатся вечером в постель вдвоём, а утром встают вчетвером», – подумал он. – Вот я и тоскую по своей Магинур, а Шамсия не может забыть своего первого мужа Фатхуллу…» Он завязывал ленточку за ленточкой и постепенно успокаивался.