– Мы изучаем его произведение «Салима»! – обрадовался Ахметсафа, которому так не хотелось ударить в грязь лицом перед учёным дядей.

– Спасибо, юноша. Значит, ты хотя бы немного знаком с творчеством Ризы хазрата. Что же, похвально… Я всё время говорю, что наша литература немыслима без таких титанов мысли и духа, как Риза Фахретдин. Конечно, есть и много новых имён талантливой молодёжи, но Риза Фахретдин остался бы в истории даже в том случае, если бы написал за всю жизнь лишь одно произведение – «Салиму». Вот где истинное величие, вот где настоящий национальный дух, умение понять народную жизнь из глубины и написать произведение так, чтобы заставить задуматься сотни тысячи умов! Учись, сынок, читай и внемли, не всё время ходить Давлетъяровым по степям в поисках ременной кожи, не всегда быть им ремесленниками, сборщиками шкур или торговцами, нужно осветить свою дорогу светом знаний, лучом науки!

По дороге домой, спускаясь с горы Сакмары на сельскую дорогу, а потом подходя уже к мосту, Ахметсафа не уставал думать над удивительными словами дяди Гумера. Эти слова окрыляли юношу, звали вперёд, наполняли жизнь сокровенным смыслом, манили теплом загадочного света… С небес на землю его «спустила» старуха Таифе, внезапно появившаяся на дороге. Завидев отрока, она воскликнула:

– Ахметсафа-а, дитя моё, это ты! А я не сразу узнала тебя. Даже испугалась: думаю, что же за человек спускается с горы и вроде никуда не торопится. Времена нынче наступили такие, что любого путника опасаешься. Не посмотрят, что старуха, из-за нищенской котомки зарежут. Вот и спряталась я от греха подальше в прибрежных кустах.

Старуха, ещё более сгорбившись, снова оглянулась, удостоверясь, что вокруг нет ни души, и заговорщицки притянула к себе парня за ворот рубахи:

– Слушай, джигит, только что в деревню прошёл вооружённый отряд. Снова начнут шуметь, митинговать… Кажется, красные… Я сначала по большаку шла, а как их увидела, спряталась в лопухах, а потом свернула на просёлочную дорогу. Командир ихний на прошлогоднего комиссара похож. Усманов, кажется. Тот, кто в прошлом году несколько парней в армию увёл. И Хальфетдин мой с Гусманом вашим в армию пошли. Только Хальфетдин на пути к Ташкенту из поезда выпал… А от Гусмана весточки нет?

– Не было ещё, бабушка Таифе. Как в воду канул. Отец беспокоится, переживает, ночами не спит…

– Шамсию видела, спросила и она: нет ли, мол, вестей от Хальфетдина. Спасибо, что не забывает старушку. И сегодня дом под её присмотром оставила, а сама в Оренбург собралась, старшую дочку навестить.

Старухе Таифе не терпелось сообщить главную новость. Ещё раз быстро осмотревшись по сторонам, она затараторила:

– Хальфетдин-то мой прячется сейчас в тайнике под полатями. Сундук под тайный схрон приспособил, ага… Ловкий он у меня, умелец, золотые руки, как бы не пропал, горемычный. Боюсь я за него, вдруг узнает кто-нибудь и донесёт комиссарам, заберут тогда Хальфетдина, арестуют. Хотя вроде ни одна живая душа его не видела. Наш дом, сам знаешь, в глаза не бросается, не дом, а лачуга в тени других добротных домов. Кто же подумает, что в такой жалкой избушке прячется здоровенный джигит, так ведь? Хальфетдин в детстве озорным, шебутным был, ведь без отца рос. Так я волновалась за него! Заиграется он дома, ненароком в стену ударится, а стена-то саманная, хлипкая, дрожит вся, того и гляди обвалится. Ой, что говорить!.. Аллах миловал… Лишь бы жив был, здоров остался… Завалился он ночью домой, говорит: «Соскучился я по тебе, не могу больше, инэй!». Да-а, несладко, видать, в армии этой. И где, интересно, носит горемыку Гусмана?