Наплевав на одышку, я побежала к лестнице, на ходу достала смартфон и уже почти набрала номер отца, но в последний момент сбросила вызов: не хватало еще, чтобы папа напридумывал себе всякого, заслышав мои всхлипы и сбившееся дыхание. Его главный страх сейчас казался мне почти осязаемым, а проблемы с расписанием – сущей ерундой.

Спустившись до второго этажа, я взяла паузу. Упершись затылком в стену, старалась отдышаться. Щипала себя за щеки, умоляла сердце пожалеть несчастные ребра и чуть сбавить ритм. А когда мир перед глазами перестал вертеться, схватилась за перила и ступенька за ступенькой снова зашагала вниз.

«Первый этаж. Холл. Расписание, – повторяла я вместо молитвы. – Я сильная. Я справлюсь. Я смогу».

– Ася? Ты почему не на уроке?

До цели мне не хватило каких-то десяти шагов и щепотки удачи.

– Господи, а с лицом что?! Ты плакала? – Владимир Геннадьевич бесцеремонно схватил меня за плечи и принялся внимательно разглядывать, как поцарапанный бампер на любимом авто. – Плохо себя чувствуешь или кто обидел?

– Все нормально, – бросила я в свою защиту, но голос предательски дрожал.

– Нормально?! Да в каком месте нормально?! Ты же синяя вся! Давай-ка к врачу немедленно! – И, ослабив хватку, он тут же подтолкнул меня в сторону медкабинета. – Марья Филипповна у себя. Она посмотрит. Если что, «скорую» вызовет.

– Не надо, пожалуйста, не надо! – Я из последних сил упиралась пятками. – Обычное дело, сейчас все пройдет!

– Не нравится мне это все, ой, не нравится, Ася! – Владимир Геннадьевич продолжал уводить меня все дальше и дальше от расписания, словно и не слышал вовсе. – Ты отцу звонила?

– Нет, – пропищала я, усилием воли сдерживая слезы.

– Не переживай, Асенька, я сам ему сообщу…

– Не надо, пожалуйста! Только не папе! – взвизгнула я на весь холл, стоило представить взгляд отца, безжизненный, пронизанный тревогой за меня. – Он… он с ума сойдет!

– А так я с ума сойду, – остановившись на мгновение, растерянно развел руками Добрынин и все же достал телефон. А это означало только одно: мой второй день в школе грозил стать последним. Но если еще пару минут назад я и сама этого хотела, то сейчас, стоя на краю, понимала, как ошибалась: не так страшно было проиграть, куда паршивее – просто сдаться.

– Пожалуйста! – Мотая головой из стороны в сторону, я хваталась за соломинку, но продолжала тонуть: в случае с Добрыниным спорить было бессмысленно, о чем-то просить – глупо. Владимир Геннадьевич головой отвечал за меня и рисковать своей безупречной карьерой не собирался.

Как в замедленной съемке, я следила за его пальцами, скользящими по экрану в поисках номера моего отца. За это время успела подумать, что так ни разу и не побывала в местной столовой, не узнала, какими на вкус были школьные булочки с корицей или пирожки с рисом. Прикусив краешек губы, с горечью осознала, что уже не увижу кабинета химии и не блесну на английском своим идеальным произношением. Но больнее всего, как ни странно, становилось от мыслей об Илье. Сколько бы плохого мне о нем ни говорили, как бы сильно я сама ни старалась держаться от него подальше, на душе завывала стылая вьюга, стоило только представить свою жизнь прежней, без него.

Я закрыла руками глаза – не хотела, чтобы Добрынин стал свидетелем моих слез. По инерции раскачалась на пятках. Кусая губы, жадно вслушивалась в протяжные гудки, глухим эхом доносящиеся из чужого телефона. Вот только вместо голоса отца раздался совсем другой. Уверенный. Громкий. Самый солнечный из всех.

– Владимир Геннадьевич, не надо никому звонить!

Я снова слышала его шаги – Илья, если не бежал, то весьма быстро к нам приближался.