– Люди весьма предсказуемы, понимаете? – прикусив губу, обратилась я к Владимиру Геннадьевичу. – Каждый считает, что именно его жалости мне не хватает здесь и сейчас. А подростки еще и жестоки, вам ли не знать?

– Послушай, Ася… – Папин приятель прокашлялся, в задумчивости помолчал пару секунд, а потом произнес: – Я сильно рискую, соглашаясь принять тебя в школу. Но я делаю это осознанно. Учителя тоже должны иметь выбор: брать на себя ответственность за тебя или нет. Согласись, так будет честнее.

Я кивнула.

– Ты боишься, и это нормально. Но педагоги в школе не враги тебе. Тем более что после стольких лет на семейном обучении неизбежно возникнут сложности в усвоении материала.

– Я поняла, – позабыв о манерах, перебила Владимира Геннадьевича. – А что насчет моих будущих одноклассников? Им для чего нужна правда?

– Правда – залог доверительных отношений, разве нет, Ася? Со лжи не начинают дружбу.

– Я и не ищу друзей.

– У тебя их так много?

– Ни одного.

– Разве это хорошо?

– Для меня – да.

– Но школа – это не только уроки, домашка и экзамены, понимаешь?

– Владимир Геннадьевич, вы же сами топили за правду, так давайте смотреть ей в глаза: никто не находит друзей за пару месяцев до окончания школы, и уж точно никому не нужны мои проблемы, а меня интересует исключительно учеба.

– Тогда не проще ли остаться на домашнем обучении? Зачем это все?

– Хочу увидеть мир с изнанки: школьные звонки, перемены, мел на доске, булочки в столовой – только и всего.

– Шила в мешке не утаишь, Ася. У ребят рано или поздно возникнут вопросы.

– Например?

– Почему все эти годы ты училась на дому?

– Быть может, у меня родители – религиозные фанатики.

– Фердипердозно просто! – хлопнув в ладоши, напомнил о своем присутствии отец.

– Извини, пап, – смутилась я и попыталась перевести все в шутку: – Это вынужденная мера, и всего лишь до конца учебного года. Зато тебе на родительские собрания не придется ходить.

– Отлично! Леня Снегирев – шизанутый сектант, которого даже на собрания не пускают, – делано развел руками папа. – Чего еще я о себе не знаю, а, дочь?

– А что с физкультурой, Ася? – пропустив мимо ушей выпад отца, продолжил Владимир Геннадьевич. – Или ты собралась наравне со всеми сдавать стометровку и прыгать через козла?

– Это исключено! – Отец подскочил на диване. Со стороны он и правда чем-то напоминал сейчас одержимого. – Ни в коем случае! Никакой физической нагрузки! Только козлов нам еще не хватало!

– Я скажу, что с детства страдаю плоскостопием и у меня освобождение, – тем временем совершенно спокойно ответила я Владимиру Геннадьевичу.

– А если начнут травить, испытывать тебя на прочность? – не унимался он.

– Володь, а ну-ка давай с этого момента поподробнее. – На отце уже лица не было, и моя невинная просьба грозила обернуться полным запретом на посещение школы. – Ты же сказал, что в этом твоем «А» классе все адекватные.

Владимир Геннадьевич не спешил отвечать, а может, и вовсе не слышал отца. Он смотрел на меня, и (я готова была поспорить) свято верил, что нашел тот самый аргумент, чтобы настоять на своем. Вот только не на ту напал!

– Вы серьезно? – В притворном удивлении округлив глаза, я ухмыльнулась и, собрав в кулак остатки смелости, заявила: – Жизнь семнадцать лет испытывала меня на прочность. Поверьте, я давно научилась давать сдачи.

Владимир Геннадьевич рывком снял с себя очки, повертел их в руках, сосредоточившись на заляпанных линзах. Чем не повод перестать глазеть на меня?

– Охотно верю, – пробурчал он себе под нос, а я уже было обрадовалась своей маленькой победе, но тут, прокашлявшись, в разговор снова вступил отец.