Только ведал мой батюшка про блудливый нрав Владимира – молва по всему свету эту весть носила, заранее велел он мне сидеть в глухой светёлке и на свет Божий не показываться.

Вот сидит за столом Владимир печальный, будто думаю какую таит невесёлую.

Спрашивает его тогда мой батюшка:

– Отчего ты мой друже, невесел? Али встретил я тебя не как полагается? Али угощение тебе не по душе? Всё что лучшее есть в моих землях тебе отдал, кабана сам стрелою пронзил на охоте давеча, лебёдушек сам изловил тебе в угощение.

Отвечает ему князь великий:

– И кабанчик и лебёдушки хороши, вино твоё сладкое и хмельное, да только чую я, что утаил ты от меня красу неземную… Сказывали люди добрые, что солнце она затмевает днём. А луну – в ночи. Почто скрываешь такое чудо то меня? Аль не веришь ты мне, не доверяешь? – сказал так и зыркнул на батюшку моего грозно…

– Верю я тебе, великий княже, как я мог такое помыслить супротив тебя! Утаить красу редкую, зная, как ты до неё падок!

– Так вели свою дочь сюда позвать, Рогнеду, чтобы я ею всласть налюбовался!

Вот мой батюшка велит простую девку в дорогие одежды наряжать, губки ей свекольным соком красить, да бровки чёрным углем подводить. Нацепили на неё каменья самоцветные, жемчуга речные дорогие, да велели на пир идти, да в ножки князю кланяться…

А меня всю сажей да золою измазали, как девку дворовую, простой сарафан драный на меня напялили, да в чулане тёмном при кухне спрятали, чтобы и подумать искать меня никто там не смел…

Вот выходит в зал девка простая да под княжну ряженая, глазки в пол опустила, плывёт павушкой, не колышется. Глядит на неё князь Владимир, не налюбуется, а батюшка мой ему знай всё вина жаркие да сладкие в чарку подливает.

– Подь ко мне, моя девонька, подь ко мне, моя голубушка, – ласково князь её привечает, к себе подзывает.

Идёт к нему девка, встаёт рядом с ним, глаз не поднимает, вздохнуть не решается.

– Что же ты, никак меня боишься? – молвит тут князь Владимир со смехом. – Да не серый волк я, не съем я тебя, красная ягодка, – берёт её за личико белое, всё мукой густой обсыпанное, да заглядывает ей в глазки от страха прикрытые.

А мой батюшка ему чарку за чаркой хмельную подливает, да знай всё приговаривает:

– Выпей, мой гость дорогой, винагорячего! Разбавь свою кровушку буйную!

Берёт девка ту чарку златую и подносит её князю Владимиру, пьёт он её до дна, всё пьянее и пьянее становится. Бросает её об оземь и алые уста свекольные девы поцелуем медовым запечатывает.

Целует её долго, сладко, оторваться не может, а сам всё тело её мнёт, как тесто сдобное пышное. Пир горой вовсю идёт, уже вся дружина князя гуляет громко: нагнал к ним мой батюшка девиц младых да дерзких целый терем, пир полным ходом гремит.

Дёны с себя сарафаны скидывают, на молодцев добрых верхом садятся, да скачут на них вовсю, как на жеребцах лихих. Свальный грех уже идёт вкруг без разбору: один молодец девицу в уста лобзает, перси её обнажает, да титки её мнёт, а второй уже её калитку сзади отворяет, да своего конька-горбунька алого ей во двор под уздечку заводит, да скачки дикие на ней устраивает.

Другие девки, что побойчее, хуи молодцев из портков достают, да целуют их татарскими поцелуями жаркими, морок на воинов наводят. Лягви свои пред ними отворяют, да молодцев полакомиться приглашают. Вот они ебут девонек в их хотелки сладкие, целует их в губки похотливые, запивают всё вином хмельным заморским.

Я сквозь щель в подполе подглядываю за непотребством тем великим, и страх все мои члены сковывает. Чую я, не сберечь мне мою честь девичью для моего Родмира, соколика ясного. Чую я, найдут меня псы похотливые и оголтелые.