Счастливые то были дни, полные волнующих душу чаяний. Улыбался Серафим, покуда в тарелку крапивные щи наливал, к позднему обеду готовился.

Волнение разлилось, как выплеснутая из таза вода, стоило Лесе заметить свет в окнах. Маменька была дома – ох, попадёт. Леся осмотрела порванную сумку, сунула шар поглубже в уцелевший угол, пригладила растрепавшиеся волосы и поднялась на крыльцо. Задержалась перед дверью, потеребила косичку за левым ухом и осторожно вошла.

Леся ожидала вопросов. Можно было не сомневаться, молва успела разнести новость о постыдном побеге из хора. Сквозняк, проскользнувший в дом вместе с Лесей, потревожил мелкие кудряшки у маменькиной шеи, словно шепнул: «Она здесь». Но маменька даже не шелохнулась, продолжила молча выгребать золу из печи. Дурные предчувствия зашевелились у Леси в душе.

– Письмо от папеньки? – выпалила Леся ту, что беспокоила больше других.

Маменька обернулась. Рукава платья закатаны, на переднике следы сажи, светлая волнистая прядь выбилась из-под платка и заслонила глаза, на лице – след печали.

– Писем не было.

Леся опустила напряжённые плечи. Значит, с папенькой всё хорошо. Что тогда? Маменька заговорила, не дожидаясь дальнейших расспросов:

– Слышала вести о Кимли? – Леся помотала головой. – Там каменный град. Снова. Второй за месяц.

– И что? – спросила Леся. Новости не касались их семьи, и радость перевесила чувство сопереживания, которое взращивала в Лесе маменька.

– Как не поймёшь? – в уставшем голосе зазвучали недовольные нотки. – Люди страдают. Остаются без крова, теряют всё, что имели. Чудом никто не погиб. У Соломеи Егоровны родные до смерти перепугались прошлый раз. Глыба поломала крышу, и ладно в соседний огород угодила. А ты говоришь «и что?».

Леся виновато переступила с ноги на ногу. Конечно, к Соломее Егоровне любви Леся не питала, да и маменька тоже. Но как можно забыть о сочувствии, когда люди остаются без домов. И это осенью на северном-то побережье.

– Однажды тучи придут к нам, – самой себе сказала маменька. – Пора бы просветлённым вернуться.

Леся вздрогнула. Выходит, маменька верила, что просветлённые ещё придут? Может быть, рассказать ей о шаре – вдруг это знак? Леся несколько раз открыла и закрыла рот, как вытащенная из воды рыба, но заговорить так и не решилась. Маменька, судя по всему, разговаривать тоже была не намерена. Леся ушла в свою комнату. Новости о Кимли наверняка наполнили город, и никто о Лесе не вспомнил, а, значит, неприятности сегодня не грозят.

В комнатке жарко горела печь. Леся зажгла свечу и принялась выкладывать содержимое сумки. Шар припрятала на одной из полок среди деревянных и тканевых кукол, шкатулок и прочих мелочей. Шар вновь стал приятным на ощупь. Отогрелся, наверное. Но сейчас было не до него. Кукольное блюдце, служившее Тимоше кормушкой, пустовало. Насыпав горсть ягод, Леся поняла, что могла наколдовать ежевику и избежать неприятностей. И как не сообразила?

Ужин прошёл тихо, в напряжённой задумчивости. Леся перебирала в памяти события вечера, маменька думала о своём и часто едва заметно вздыхала. Закончив с посудой, Леся выучила уроки, наскоро зашила сумку и, утомлённая, повалилась на кровать. Шар просветления незримым призраком лежал на полке. Леся не видела его, но знала, что он там.

Переборов усталость, она поднялась на колени, доползла до спинки кровати и протянула руку за новообретённым сокровищем. Шар слабо поблёскивал в скудном свете, пробивавшемся из-за заслонки печи. Приятно-тяжёлый, слегка прохладный, как раз по руке. Лесе вспомнилась старая присказка: «Шар в руку попал – миру сердце отдал». Так говорили о богатых людях. Напоминали: нужно делиться тем, что имеешь, потому как удача приходит не случайно. От накатившего озарения Леся подпрыгнула. Кровать застонала, и Леся поторопилась слезть на пол, усидеть на месте сейчас всё равно бы не получилось.