На заимке находился большой поднавес для сушки и обмолота снопов, граничащий с объемистым амбаром. Все было сделано солидно, из хорошего строевого леса. Два здоровенных пса, носились с бешеным лаем по внутреннему двору, стережа хозяйское добро.

Кроме одного постоянного работника, Кирюхи, в летнее время Ян нанимал еще двух-трех поденных работников из новоселов. Старожилы к нему не шли, гордость не позволяла, да у них и нужды не было. Тайга-матушка прокормит, знай только время и место, где какая ягода родится, да дичина водится. Да и Агул снабжал их круглый год свежей рыбкой.

Лесные хоромы Клевских прозвали односельчане – Клевская заимка.

Все лето кипела на заимке работа. Как муравьи копошились Ян и его работники с самого раннего утра и до вечерней зари. Осенью, когда первые утренники серебрили инеем пожухлую траву и покрывали лужицы тонкой корочкой льда, полевые работы подходили к концу. Ржаные снопы, частью уже обмолоченные, лежали в огромной скирде под крышей сарая. Битком набитые мешки с ядреным зерном теснились в амбаре, радуя глаз Яна и Кирюхи. Последние косяки журавлей тянулись к местам зимовки, напоминая тоскливым, протяжным курлыканьем работающим внизу людям, что зима не за горами. Поденные работники работали теперь споро и без понуканий Яна, или когда он отсутствовал, Кирюхи. Их мозолистые руки мечтали об одном – отдыхе, а в мечтах были они уже у своих семей. Скорей бы уж! Отмолотиться, получить расчет за год, и чтоб больше в жизни не видеть ни хозяина, ни его холуя! На будущий год, бог даст, буду сеять свою пашенку!

Но на следующий год повторялась знакомая картина. За зиму проелись, а кто и спускал в Канском кабаке с трудом заработанные целковые. Кто во всем виноват? Ну ясно же, он, кровопивец Клевский!

С первой весенней капелью появлялись у ворот «острога» Клевских протрезвевшие просители. Стояли, ломая шапку, называя Яна теперь иначе – радетель ты наш, помоги, возьми к себе?

Что же оставалось делать Яну, брал. Как ни помочь односельчанам, у коих приплод тока в хате.

Тяжело приходилось переселенцам из западных губерний России, ой как тяжело. Ехали они из Расеи в Сибирь, лелея в душах несбыточные мечты, подогреваемые слухами о сказочных богатствах лежащих за Рифейскими горами на необъятных сибирских просторах. Свободной земли там – скока хошь! Бери крестьянин, брат дорогой, нарезай себе надел, докель очи твои видят!

С такими вот мыслями ехали в Сибирь и родители Василя, одного из персонажей нашей троицы. Да вот он и сам, стоит у родительского дома, ковыряя сухой крепкой палкой, служащей время от времени битой при игре в лапту, в грязи деревенской улицы. Скушно че-то, до Лешки и Матюши сходить че-ли? Колупнув еще разок, на этот раз пальцем в носу, Василь поднял голову, услыхав шлепанье чьих-то босых пяток по мокрой после дождя дороге и заулыбался во весь рот. На ловца и зверь бежит! Ха-ха, да вот они и сами идут! Матюша был явно рад видеть друга, Лешка смотрел на Василя с некоторым недоверием. Он заметил уже в его руках биту для лапты, и знал наверняка, куда сейчас подует ветер. Предчувствие и на этот раз не обмануло его. Василь все еще улыбаясь от уха до уха произнес.

– Да вот вы и сами пришли! Айда, в лапту играть!

Лешка проговорил недовольно, все еще надеясь отлынить от суетливой беготни.

– Дак втроем не получится. Да и мяча у тебя нет.

– Да вон Ванюшка Сенцов идет. Его позовем. У него и мячик есть.

И уже не дожидаясь согласия Лешки, Василь крикнул плетущемуся по дороге сорванцу, вся одежда которого состояла из порванных холщовых портков. Мальчуган был тоже из переселенцев.