– Да он и сам красивый. И глазки какие необычные. Прямо совершенство! – запела вторая, навалившись на подругу, и тут же спохватилась: – Я Белль, а это моя сестра Мария.

– Ну что, котик, пойдёшь с нами гулять, м? – снова замурлыкала первая. – Мы не обидим, правда, девочки?

Она сюсюкала как с наивным ребёнком и, кажись, реально думала, что всякие уси-пуси подействуют безотказно. Но от её приторных заигрываний было тошно.

– Конечно правда, – сказала Нинка.

Она стояла на ступеньках, скрестив руки на груди. Пришла так вовремя! Видать, тоже не обрадовалась, что ко мне эта троица прицепилась, – морду она скорчила недовольную. Потом по-хозяйски потянула меня за руку.

– Нам уже пора.

Я резво вскочил на ноги, вежливо попрощался, поймал в ответ десяток воздушных поцелуев и наконец покинул стадион. И только оказавшись в тишине, понял, как же гудит башка.

– Ну что, Лу, познакомился с кем-нибудь? – спросила Нинка осторожно. – Или тебе там вообще не понравилось?

– Ладно всё.

– Вижу, что не ладно.

Она улыбнулась чуть виновато и взяла меня за руку. От холода её тонких пальцев аж дыхание перехватило. И было в её жесте что-то… необъяснимое, от чего тело прошибло будто током.

– Слышь, Нин, ты с братом поговори, его там в школе пацаны донимают.

Она обеспокоилась. Я кивнул для убедительности и добавил:

– Батончики карамельные с него требуют. Я потому и проводил его. Он чё, кстати, в школе делал?

– Математику завалил, вот теперь ходит и сдаёт. А что за пацаны?

– Да понятия не имею. Ты у него узнай.

Нинка, помолчав, спросила:

– А ты чего в школе делал?

– Заявление о приёме хотел подать.

– Ты разве не окончил?

Ну и что на это было сказать? Нагнать, типа мы всей академией на второй круг пойдём? Или признаться, что экзамены провалил? Так ведь она начала бы выспрашивать о причинах. Хотя днём весьма тактичной показалась. Лучше бы и не спрашивала ни черта, но ведь уже спросила.

– Почти. Мне рекомендован дополнительный год.

– Экзамены завалил, да? – посочувствовала она.

– Завалил.

– А зачем сюда приехал? Кстати, где ты жил?

– В Лавкассе.

– О! У меня тётя там живёт. Я к ней в позапрошлом году ездила. Блин, знала бы, непременно бы тебя отыскала! А почему ты в Лавкассе не доучился? Стыдно, что ли, или у вас нельзя?

Я остановился. Долго пялился на её туфли, всё думая, как бы ответить помягче, чтоб не обиделась. Мог, конечно, осадить, типа не хрен лезть в чужую душу. Но она б тогда послала в жопу и вряд ли когда-нибудь простила.

– Не надо, – передумала она, – не говори.

Это было простое человеческое понимание, такое трогательное и сочувственное, которое напрочь перекрывало и злость, и досаду. Внутри всё сжалось до жуткой боли – хоть вой! Я силился сдержаться и не смог: ткнулся мордой в Нинкино плечо, а слёзы капали на её спину и стекали под платье. И так мы стояли хрен знает сколько времени, пока меня не отпустило.

– Прости, я тебя измазал.

Нинка смахнула сопли со своего плеча, вытерла ладонь о платье и тихо заверила:

– Всё в порядке.

Больше она ничегошеньки не сказала. А на прощание ткнулась носом мне в щёку совсем как в детстве, когда поцелуи для нас были табу.

Весь день пошёл через задницу, с самого утра не задался. Сначала папаша прицепился с этой школой, будто ничего важнее в жизни нет, потом его любимая кружка разбилась. Я силился засунуть её в шкафчик, там и сошлись звёзды: и рост подвёл, и пролитый чай, и рукожопость тоже, – чуть не убился на хрен! Осколки на улице выбросил, типа от улик избавился; осталось придумать, каким магическим образом испарилась его клятая кружка.

И заявление я не подал. Был же возле школы, какого чёрта не зашёл? Пухлый мог или у кабинета подождать, или в одинокого домой топать. Но тогда бы мы с Нинкой не встретились. И с Гриком. Хотя ладно, с Гриком мы друзьями были постольку-поскольку. Да и не виделись восемь лет. Чего это он так сразу в клуб позвал – на отказ надеялся? Или по старой памяти?