Забавно, что подобные чувства во мне всколыхнула именно Стилаш. Хотя у Стилаш с моим отцом ничего общего. Тот никогда не пытался ругаться со мной или спорить, но под конец его жизни я подумала, что, если так пойдёт и дальше, мы вскоре перейдём к этому. Он стал какой-то совсем безумный. Как будто пережил что-то, после чего у него начались сбои в матрице. Он мог часами наворачивать круги у нашего дома не вылезая из тачки, как будто кого-то выслеживал, или как будто кто-то пас его в подъезде. К счастью, он тогда уже не работал и редко выходил из дома. Но если мы всё-таки куда-то выходили, отец начинал вести себя… как придурок. Он мог украсть из магазина незначительную вещь, вроде чужого чека или пачки листовок, о которой даже сотрудники не вспоминают. Он часто оглядывался и казался чрезмерно возбуждённым, постоянно нервничал, от резких звуков вскакивал и задирал кулаки.

В любом случае, я знаю, что отец никогда не пил и не собирался, так что проблема была не в спиртном, как предполагали некоторые наши родственники.

Просто в один из дней у отца в голове что-то перемкнуло, и он превратился в тревожного параноика. Он даже спал с ножом под подушкой. Это пугающее откровение, знать о котором мне не хотелось.

Но родителей ведь не выбирают, верняк? На старости лет мозг может начать подтекать – об этом я знаю лучше остальных.

Врачи наговаривали, предписывали отцу и маразм, и шизофрению, но он выглядел абсолютно здоровым. Жаль, что только выглядел.

Когда я возвращаюсь из размышлений в реальность, то замечаю, что Стилаш больше нет. Нет и кучи матрасов. Сама того не заметив, я, кажется, стою посреди коридора заброшки и просто пялюсь в стену, где жёлтой краской выведено: «we are young». Здесь таких надписей больше, чем крыс, а в крысах я уверена. Но думать о крысах хочется меньше всего. Антисанитария не привлекательна. Это только в фильмах и книгах заброшки смотрятся клёво, а в реальности – от запаха мусора и сырости можно задохнуться, всюду валяются бычки, бутылки, жестяные банки, в которых пепла с горкой, хрустящие осколки под ногами и целый километр пустого бетонного коридора, в котором каждый шорох отражается от стен с дробящим голову гулом. Мне не нравится грязь. По крайней мере настоящая. Если мы говорим о грязи, то я предпочту творчество Высоцкого стихам Тютчева, но если мы говорим о грязи, то я предпочту загнуться в чистом доме с неприятными родственникам, чем делить грязный матрас с незнакомцами в притоне.

Но есть кое-что любопытное в таких местах. Эта как обнаружить росток в куче мусора, или как промыть песок и среди него разглядеть блестящее золото. Так я обнаруживаю его в одной из комнат, широко зевающего на меня, у миски и коробки.

– Какой ты славный, – приветствую шёпотом и я подхожу ближе. Тихонько опускаюсь на корточки рядом и протягиваю ладонь животному. – Тоже тут живёшь?

Котёнок протяжно пищит, обнажая острые молочные зубы. Я непроизвольно улыбаюсь. В его светлых глазах я нахожу своё отражение. Пыль, налипшая на чёрную шерсть, тут же поднимается в воздух, когда кроха начинает шевелиться.

– Мы все сбежали от родителей, – мою улыбку как ветром сдувает. Я резко оборачиваюсь и замечаю в дверном проёме Кирилла, который просто стоит там, как какой-то извращенец, и наблюдает. – Никто не знает, чья это заброшка. Сюда было проведено электричество, но на этом достижения цивилизации заканчивались. Тут постоянно бегают мыши и крысы, птицы перелетаю с лестницы на лестницу и спускаются вниз с потолка. А ещё здесь жила кошка, по крайней мере, одна. Эта кошка понесла котят, но выжил только один. Его-то она и притащила к нам, прежде чем самой исчезнуть. Конечно, с котёнком прибавились новые проблемы, но Кит отнёс мелкого в ветклинику и там ему оказали должный уход. Теперь это его комната, – закончив говорить, Кирилл отлипает от косяка и двигает в мою сторону. Я гусиным шагом отползаю в сторону. Кажется, Кирилл улавливает мой намёк, а потому замирает на достаточном расстоянии и медленно опускается на корты. – Ты меня боишься?