— Ты что-то сказала, Ёлка?

Тушуюсь от непривычного внимания к себе, все сейчас смотрят на меня, даже Ливенский, наконец, поднял голову. Пальцы подрагивают от напряжения, а в груди поднимается паника. Мякишеву мою сейчас затравят и сдадут. Какая я подруга, если вот так буду стоять и молчать?

— Тебе, похоже, показалось, Марика, — равнодушно роняет Брин. — Ладно, и так долго провозились.

Он встает со стула и забирает проклятую коробку с часами, открывает ее. На холодном точеном лице ни капли эмоций. Как красота может быть настолько отвратительна и бездушна?!

Лиза громко всхлипывает и с немой мольбой глядит на Свята. Я не могу это видеть!

— Не надо, пожалуйста, — опустив голову, прошу я. — Нет, пожалуйста! Я очень прошу. Дайте ей шанс все исправить.

Вижу перед собой лишь белые кроссовки Брина. Они у него стоят столько, сколько Лизкина мать зарабатывает за три месяца, и это, если еще премию подкинут.

— Исправить?! Как ты себе это представляешь? Маховик времени заимствуешь?

Марика открыто насмехается, отчего мне вообще хочется сбежать отсюда. И не слышать больше ее издевательского смеха.

— Я не знаю, как исправить! Но это же… каждый может оступиться, ребят. Лиза точно не хотела, я ее знаю…

Звучит жалко, сама это понимаю, но я не могу позволить Мякишевой вылететь из лицея. Для нее это будет конец всему. Никто из них не знает, как на самом деле живет Лиза, а вот если бы знали, они точно ее отпустили бы, бедолагу. Но Мякишева молчит, как партизан. А я не имею права выдавать ее секрет.

— Это недоразумение, — мой голос дрожит, я не могу заставить себя поднять взгляд вверх. — Обещаю, такого никогда не повторится.

— Не повторится, — соглашается Свят. Дарит мне крохотную надежду и тут же ее отбирает. — Потому что воры не могут учиться в нашем лицее.

— Пожалуйста! — беспомощно оглядываюсь на Ливенского, но он даже не смотрит на меня.

— Любое преступление требует наказания, — Брин не спрашивает нашего мнения, он утверждает. — Как минимум расплаты. Но что-то не вижу я у Мякиша раскаяния и желания исправиться.

— Я… я…, — Лизка заходится от рыдания, слова сказать не может.

Тим вдруг срывается с места, ни слова не говоря, выбегает из аудитории.

— Я… я…, — мерзко передразнивает Лизу Брин. — Никчемное ничтожество. Даже постоять за себя не можешь.

Краска приливает к лицу, как будто мне влепили пощечину, оборачиваюсь к Мякишевой, она совсем расклеилась.

— Не ее вина, что у нее нет ничего, Святослав! — впервые обращаюсь по имени к этому мерзавцу. Ну, не молчать же, когда подругу вот-вот сдадут директрисе. Я, конечно, узнаю, что за муха укусила Лизку, но потом.

— Хочешь за нее вписаться? Или просто языком мелешь, Даша-божий одуванчик?

— Не мелю! — от откровенного издевательства Свята, меня в дрожь бросает. А Марика сидит рядом, играется в телефон. Ее устраивает, как ведет себя ее парень.

— И на что ты готова ради подружки?

В его голубых глазах столько испепеляющего презрения, будто это я украла и не у какой-то тетки, а у него самого. Но я бы никогда так не поступила. Потому что на самом деле я безумно боюсь Брина. Этот животный страх не дает мне покоя с нашей первой встречи. Но отступить сейчас не могу.

— Что ты хочешь?! — с трудом проглатываю волнение. Я как тот кролик, что замер перед питоном, который в любой момент может напасть.

В горле колотится сердце, не могу его унять, не могу успокоить, пока Брин не ответит. Не скажет, что ему нужно, чтобы не сдавать Лизку. Ведь понятно же — все от него зависит. И Марика, и Тим будут молчать.

Я уже теряю счет времени, Мякишева, наконец, затихла, сидит и не дышит от напряжения, только смотрит затравленным взглядом.