Тут уж я не знаю, что делается со мной.

С визгом несусь я в дом, вся красная, радостная, возбужденная.

– Одеваться! Скорее одеваться! Дуня! Дуня! Дуня! – кричу я.

Тетя Лиза бросила варенье и спешит ко мне из сада. Дуня пулей вылетает из кухни. Маша за ней. И все они окружают меня. Меня причесывают, моют, одевают. Потом, когда я готова, из простенькой Лидюши в холстинковом затрапезном платьице я превращаюсь в нарядную, пышную, всю в белых кружевных воланах и шелковых бантах девочку. Лиза крестит меня и ведет на крыльцо. Там уже ждет меня Солнышко. Он тоже принарядился. Его военный китель блестит серебряными пуговицами и сверкает ослепительной белизной. И волосы он расчесал так красиво, и пахнет от него чем-то острым и вкусным, вроде сирени.

– Какой ты красивый сегодня, папа Алеша! – с видом знатока окинув всю фигуру Солнышка, говорю я.

– Ах ты, стрекоза! – смеется папа и подсаживает меня в шарабан.

Вокруг нас собирается толпа ребятишек. Разинув рот они смотрят на меня. Это дети казенных служащих, которые живут в нашем дворе. Мне и приятно видеть их восторг, и отчего-то стыдно. Мне стыдно быть такой великолепной, нарядной девочкой и ехать на собственном пони на танцевальное утро, когда у этих малышей рваные сапоги и грязные рубашонки… Но хорошее побуждение недолго гостит в моей душе. Через секунду я уже чувствую себя владетельной принцессой, а всю эту оборванную детвору – моими покорными слугами. Сердце мое преисполнено гордости. Я точно вырастаю в собственных глазах и милостиво киваю ребятишкам, хотя никто из них и не думает кланяться мне.

Пони трогается, шарабан за ним, и соседские ребятишки остаются далеко позади…

– А вот и Воронской со своей малюткой! Что за прелестное дитя! – слышится за моей спиной чей-то ласковый голос, едва мы появляемся в зале Павловского вокзала[2], уже полной народа – взрослыми и детьми.

– Ничего особенного, – отвечает другой. – Разрядили, как куклу, поневоле будет мила. Взгляните лучше на Лили́. Вот это действительно прелестная девочка! Сразу видно, что она из аристократической семьи, – не унимается голос.

Я хочу оглянуться и не успеваю, потому что мы с Солнышком в эту минуту входим в огромный зал.

На эстраде сидят музыканты, гремит музыка. Какой-то длинноусый человек машет палочкой вверх-вниз, вправо-влево перед самыми лицами музыкантов. Мне становится страшно за музыкантов. Я боюсь, что длинноусый непременно побьет их своей палочкой. Я хочу выразить свое опасение отцу, но тут к нам подбегает, подпрыгивая на ходу, стройная огненно-рыжая девочка в шотландской клетчатой юбочке, с голыми икрами (чулки едва-едва доходят ей до щиколотки) и вскрикивает радостно, приседая перед моим отцом:

– Месье Воронской! Здравствуйте. Папа прислал меня к вам.

– А, Лили! Очень рад вас видеть. А вот и моя дочурка, познакомьтесь, – ласково отвечает ей мое Солнышко.

Рыжая девочка едва удостаивает меня взглядом. Ей лет семь-восемь на вид, но она старается держать себя как взрослая. Это уродливо и смешно.

Мне эта рыжая девочка совсем не нравится. У нее такое гордое лицо… И шотландская юбочка, и голые икры – все, решительно все мне не нравится в ней. И поэтому меня злит, что Солнышко так ласково разговаривает с ней.

– А мы и не поздоровались с вами как следует, Лили, – говорит Солнышко, – можно мне по целовать вас?

Что? Или я ослышалась?

Солнышко хочет поцеловать чужую девочку? Нет! Нет! Этого нельзя, нельзя! Или он, Солнышко, не знает, что ему можно ласкать одну только свою Лидюшу?

И прежде чем он успел приблизиться к рыжей головке, я бросилась к нему с громким криком: