Отец Леонид помолчал минуту-другую, словно бы решаясь на что-то, потом продолжил:

– Я когда в армии служил на втором году в увольнительную пошел. Часть наша располагалась в городке на Урале. Бузулук называется, ты, наверное, не слыхал про такой. Суббота была, сентябрь теплый такой. Я на рынок пошел, думал прибарахлиться чуток, да махоркой хорошей запастись. Ходил по рядам, сапоги начищены, пряжка ремня на солнце блестит. Того парня я не сразу заметил. Видно, что приезжий, одет хорошо, шляпа, пальто и взгляд такой, свысока будто смотрит. На ногу наступил мне. Думаю, случайно это вышло. Всего-то…

Поп замолчал, потом выдавил:

– Вот так ходишь по свету, Сережа. Планы строишь, думки гоняешь в голове. А тут на ногу наступил незнакомцу, и жизнь твоя под откос идет.

– Почему вы так говорите? Почему под откос?

– Потому, что сказал я ему, чтобы извинился. Он мне в ответ грубо, мол не буду я перед каждым салагой извинятся.

– Ты кого салагой назвал? Еще и плюнул на сапоги начищенные, ах ты урод!

Дальше, как будто не я, а кто-то другой схватил того человека, ударил в плечо. Он в ответ. Да еще кричал, что не знаю, мол, я с кем связался, что сгнию теперь на губе.

И поднялся изнутри откуда-то снизу, во мне дикий гнев. Сжались кулаки, сердце заколотилось.

Но не слышал я тихий голос Господа: «Остынь, остановись!». Гораздо громче Дьявол мне в уши кричал, что спуску такому давать нельзя, что наказать надо, чтобы знал франт столичный, как на простого солдата бочку катить. А тот тоже, в ответку меня толкнул. Дальше не помню я уже сам, что было. На суде свидетели говорили, что схватил я у мясника топор, да ударил того несчастного несколько раз.

Отец Леонид вздохнул, повернулся к иконам и быстрой, едва понятной скороговоркой прошептал:

– Владыко, Господи Иисусе Христе, сокровища благих, даруй мне покаяние всецелое и сердце люботрудное во взыскание Твое, даруй мне благодать Твою…

Поп повернулся к Сережке и смотрел так смиренно, что пацан бы никогда не подумал, что все рассказанное священником правда.

– Так меня Дьявол в штрафбат отправил, а человека того горемычного инвалидом сделал навсегда.

Пламя свечи трепетало, словно живое, пытаясь вырваться, соскочить со своего «креста-фитиля».

– Коварство Дьявола в том, что он будто бы ты сам. Будто он, то есть ты – справедливость и правда. Будто он, то есть ты- и есть честь и закон. И власть его наполняет тебя такой силой, будто горы свернуть можешь. И проявляется он в тебе в желании пнуть со зла, разбить, ударить, накричать, проклясть. И кричит он в тебе, что ты ради правды и блага других, а не себя все это делаешь.

Только нельзя его слушать, нельзя спорить с ним, ибо Сатана хитер. Всегда найдет такие слова, что кажутся верными, такие доводы, что кажутся справедливыми. И сделать тебе так велит, что кажется правильным. Только потом уже он уйдет снова вглубь души, а тебе только и остается – каяться перед Господом, что не внял его голосу, что поддался слабости и искушению власти вершить суд над людьми.

Лицо отца Леонида, несмотря на разбойничий по виду шрам, светилось волей и благородством.

– Дядя Леонид, так ведь получается он сейчас там? Дьявол. В вас? И во мне? И в маме? И что теперь делать, если он проснется и начнет говорить?

Отец Леонид, достал ложечкой разбухший лимон, убрал с него пару крупных чаинок.

– Молиться, мой хороший. Господу нашему Иисусу. Умеешь, Сережа?

– Мамка говорит, у меня память плохая. Я плохо запоминаю слова. А молитвы ведь учить надо? Они такие длинные, а я ошибаться боюсь, бог же накажет тогда?

Священник встал, взял массивный стул, поставил справа от Серёжки и сел рядом