– Пётр Иванович! Соловья баснями не кормят – неси второй ящик! – кричат стригали.

– А нема второго ящику, – неожиданно говорит Зынченко.

– Да ты что, хохол!… – позабыв о субординации, кричит Кудин. – Гляди, народу сколько!..

– Одного ящику хватит, щоб затравытысь, а там – свынья грязи найде…

– Ах, вон как?! – кричит Кудин. – А ну, братва, держи Дрыка!

Дружно наваливаемся на бригадира. Тот из всех сил пытается вырваться, грозит жуткими репрессиями. Тут, главное, в эти минуты не смалодушничать, не поддаться на его угрозы и не отпустить.

– Держите крепче! – командует Кудин и вливает в Зынченко стопку водки.

Тот отчаянно мотает головой, откашливается.

– Не дрыкайся, Дрык, – ласково говорит Кудин, наливая вторую стопку.

Вторая идёт уже легче. А когда дело доходит до третьей стопки, Зынченко перестаёт вырываться и грозить участковым.

– Вы тут сменитесь, хлопци, – уже мирно говорит он. – Нехай один держит, а шестеро заливают!

Всё, теперь он наш! Зынченко уж никто не держит, и он усаживается за общий стол.

– Ну, шо, чего сидим? Наливайте! – командует он.

– Так чего наливать-то? – Ты последнюю всю допил, – говорит Кудин.

– Да вы шо?! Нема ничого? Значит так, там в гурту хромая вивца, вона шо день, вид отары видбивается… Так вот, еи вовки зъилы… Швыдко тягнить еи к Зойке, у ей самогон добрый. Та скажить, что для мене. Ежли обманет – накажу.

Уже в сумерках, взяв под уздцы мерина Тумана, Натаха подводит его поближе к столам. Подняв под руки Зынченко, мы поднимаем его с лавки и с трудом, уже бесчувственного, усаживаем в двуколку. Тот заваливается то вправо, то влево, то клюёт вперёд носом.

– Ой, хочь бы не выпал, не убился дорогой… – переживают за бригадира сортировщицы.

Мы подкладываем под спину Зынченко шкуру зарезанного барана, усаживаем его поудобней, чтоб он не клонился ни в одну из сторон. Трогаем мерина.

– Не выпадет, – уверенно говорит Жека. – Туман дорогу знает – где надо, сбавит шаг…

Пока девчата убирают со столов, мы грузим в летучку тюки с шерстью. Бригадир «болен», и нам её ещё нужно сдать по накладным на склад. Наконец, уже в потёмках, все залезают в кузов и укладываются на мягкие тюки, при этом Натаха умудряется «нечаянно» скатиться под руку Кудина. Через поля и балки машина несётся к хутору, а Жека, уже порядочно охмелевший, заводит песню:

Тут же песню подхватывает Кудин:

Особенно любил Кудин припев:

во всё горло орал он.

Тут и Натаха не оставалась в долгу, подхватывала:

А чуть свет Зынченко, опухший и синий, едва держась на ногах, стучался к тётке Васятке.

– Васятка, – чуть слышно обессиленно сипел он. – Плясни грамульку, а то помру…

Тётка Васятка, зная его хворь, спешно выносила на крыльцо круглобокий графинчик с тонким горлышком, стопку и солёный огурчик. Жалостливо глядя на бригадира, вставляла в правую его руку полную, до краёв, стопку, в левую вкладывала огурчик.

Зынченко, качнув головой и прикрыв глаза, медленно выпивает, занюхивает огурчиком и, наконец, тяжело выдохнув, возвращает Васятке и порожнюю стопку и нетронутый огурец.

– Спасибо, Васятка, спасла… Теперь не помру, – говорит он ожившим голосом.

– Может, повторить? – предлагает Васятка.

– Ни. Я ж не ради пьянки окаянной. Щоб не помереть…

Из запоя бригадира всегда выводила его жена Любка – наша хуторская казачка. Изо дня в день она сбавляла дозу хмельного, а Зынченко мужественно не перечил ей. Выручала работа – в бригадном колесе не расслабишься. Председатель колхоза Зынченко ценил и прощал ему его слабость. Иногда пробовал воспитывать его парторг Рогов: