– Ооох, хороша, – занюхивая рукавом, промычал он.

Я протянул ему конфету в ярко-красной обертке.

Михаил спешно ее развернул и откусил половину.

– Спасибо.

Он вновь закурил и принялся смотреть куда-то вдаль, как будто разбирая по полочкам и компонентам состав выпитой жидкости у себя в голове. Ну, знаете этот «умный взгляд», со слегка прищуренными глазами, в думках о смысле бытия, у людей, которые выпьют пару стопок? Вот у него был такой же.

– Денек, может два, постоит ещё тепло-то, а потом всё, зима, – позже заговорил Михаил, – последние отголоски лета остались, – взглянув на небо, с грустью добавил он.

На кладбище в этот день пришло много народу. Многие плакали. Их умершие родственники, друзья, сидели рядом и слушали их рассказы. Жалобы, истории, воспоминания.

Люди приходили и уходили.

Души умерших провожали их до ограждения кладбища, протягивая им вслед свои руки, и уходили опять к себе, ждать. Вновь и вновь прокручивая их слова у себя в голове. Как и я.

Я всё обдумывал слова отца, думал о маме.

Они мне снились сегодня. Вместе.

Всё бы отдал, чтобы сейчас уехать с ними на дачу.

А Михаил всё пил, что-то говорил.

Я его особо и не слушал.

Я просто думал и смотрел. Вдаль, на людей, на «жителей» кладбища.

Как они хаотично переплетались друг с другом. Люди проходили сквозь них и не замечали.

Они скучали. Все. И живые, и мертвые.

Я скучал тоже.

Михаил скучал по-своему.

Он от того и пьет, наверное, чтобы заглушить всё это, так что пусть его сын чаще приносит ему выпивку. Это ему помогает. А я не буду противиться этому и осуждать его.

Да, Михаил свыкся уже со многим. За пять лет здесь многое услышишь и узнаешь. Держать это все в себе невозможно. Можно и с ума сойти.

Вот он и спасается алкоголем. Находит себе какие-то занятия, а не просто сидит и ждёт. Ходит, общается, знакомится с «жителями» нашего кладбища.

Ожидание убивает.

Как он и сказал, что это тоже жизнь, только в другой ее форме. Есть живые, и есть мы. И все здесь – на одной земле.

Я начинал это понимать и осознавать с какой-то горечью. То, что сейчас – это не изменится. Когда мы живы, мы знаем, что однажды умрем. Там есть какое-то стремление. Стремление успеть жить. А тут нет ничего. И это теперь навсегда.

Видеть, как стареют те, кто однажды сюда тебя привезли и предали земле. Какие испытывают трудности там, в мире живых.

Мы для них вроде исповедников. Они знают, что мы их слышим и видим.

Мы единственные, кому они могут рассказать обо всем, как себе.

И выговорившись, они уходят отсюда с легкой душой.

Вот только нам не легче от этого.

Начинаешь переживать за них.

А они боятся, боятся непознанного. Боятся умереть.

А что потом? Куда попадут, в ад или в рай? И что там вообще за жизнью?

Так бы и сказал им, что бояться нечего, живите пока живется и никого, и ничего не бойтесь, но не можешь. Никак и ничем помочь им тоже не можешь. Просто слушаешь. И переживаешь. Не за себя, за них. За маму и папу, что там у них такое случилось? Почему вдруг решили разойтись?

Михаил – за сына, за внучку. Как они будут дальше?

Но он как-то справляется с этим. Я думаю, что тоже научусь однажды, как и он, с этим справляться.

– Андрюх, – Михаил ткнул меня в плечо, – ты чего завис? Эй.

Я дернулся.

– Что? – повернув голову в его сторону, опешив, спросил я.

– Задумался, говорю, о чем?

– Да так, – тихо ответил я.

Михаил поставил пустую бутылку под лавку.

– Я пойду, говорю, прилягу, что-то разморило меня, – он был пьян.

– Хорошо, – ответил я, – а я ещё посижу немного.

– Давай.

Михаил медленно поднялся с лавки и, шатаясь, держась за деревья, направился к себе «домой». Потом он скрылся в своей старенькой могиле.