– Агась – отозвался столяр, пусть он и начал красить динозавра еще несколько минут назад.

– Знаешь, хароший ты пасан, Марик. Вона как из-за дятишек растарался…

– Я Макар – отозвался Марик.

– Ага… И тетка у тибя во! – выкинул вперед большой палец Тихон Валерьевич – Славная такая барышня.

– Ей уже за трисатник – внес поправку вожатый. – Какая ж она барышня?

– Ты вот снащала наущись в дамах ррразбирася, а уж патом курлыкай. Видная она девушшшка, видная. Да и ваще – с щем к ней ни придешь, ва всём паможет. Поначалу выслушает, а патом и тваего мнения спросит. И вникнет, преже щем дел варатить. Не то, шо курицы ныняшние… О-о-ой… А уж полаточный хородок вон какой отбахали, а?

– Дык ты ж это уже ховорил – отозвался Петрович.

– Ты нанаси, давай, наноси. Не сбевайся. Эхех… Бесссараб, канеш, ни такой был. Мир его праху…

– Бог с тобой… Ты щего его харонишь, Тихон? Живеханек он – вновь внес поправки в речь коллеги Петрович, не забывая при этом ловко махать широкой кистью.

– Ну, так я ж и ховорю…здаровый он, как бык. Мужих ваще не плохой, и к детворе заботой жил. Вот…ну усё для них делал! Путевки сюдой в его времена до пасляднего самые дишшшевые были. Даже, вот, када “Высотки” загинались савсем, он им памагал, как мох. Хочь и конку…конкурк…конкуренты. М-да, жалко, что так усё случилося – покачал головой столяр. Вожатому даже показалось, что работяга вот-вот пустит слезу. – Но вот заешь, Марик, чуть в сторону от яго вапросов отойдежь – всё! Разбирайтись сами, грит. Мол, места сваи по чом занемаите, если сами не с…сооброзите? Вот и делайте, чё щитаете нужым. Ни от мира сево он, вот я о чом. Педахог – прэкраснэйший! Но как челавек…от тут сложности. Нихто с ним не дружыл. Увожали? Ясен-красен! А вот дружжжбу не вадили. Он к нам на “ВЫ”, и мы его тудой же. А Элинка наша не такая… Элина Вадимвна тута кажную сабаку здесь знает. Это я, кстати, бухвально гаварю…

– Гатово! – победоносно сказал Петрович, бросая кисть в банку с краской. – О! Как живой!

– Дык выпьим же за это! – призвал Тихон Валерьевич, надвигаясь на бутылку с коньяком.

Макар икнул, но с большим трудом всё же влил в себя четвертую порцию крепкого пойла.

Зоря без всякого энтузиазма ковыряла вилкой котлету, которая на ее вкус была слегка пересолена.

Справедливости ради стоило отметить, что аппетит у девушки и без того полностью отсутствовал. Казалось, что сытный ужин и ароматный запах жаренного по приходу в столовую должны были пробудить этот самый затерявшийся аппетит, но отъев немного от своей порции вожатая поняла, что дело было не столько во вкусе еды, сколько в усталости и возбужденном ожидании, в котором она пребывала вот уже больше трех часов подряд. А всё дело в том, что ее драгоценнейший напарничек так и не соизволил объявиться за всё то время, что прошло с момента его отбытия восвояси с бутылкой крепкого алкоголя в руках. На звонки эта скотина, разумеется, не отвечал, писем не писал и гонцов к Зоре не засылал. На лицо вся эта ситуация походила на явное дезертирство, саботаж и безбожный поступок во всех смыслах этого слова, который окончательно закрывал для Макара последние двери, ведущие к Зориному прощению, в котором он, правда, и без того вряд ли нуждался.

Вот и сейчас место ее напарника пустовало, что только подтверждало ее опасения о том, что Макар снова канул в неизвестность и ждать его возвращения оттуда смысла нет. Картинка случившегося складывалась сама собой – напарник, любящий подвыпить, ушел с бутылкой коньяка к людям, которые любили подвыпить еще больше. Действительно – что же тут могло случиться? Вряд ли что-то хорошее. Только не в этой жизни и только не с Макаром, от которого вообще ждать чего-то стоящего было делом неблагодарным и бестолковым.