Просто не могу не замечать этого всего, всей этой красоты. Ведь если бы не это, у меня ничего не было бы. Не было бы меня – меня настоящей, с множеством мыслей и стремлений. Стремлений отдавать себя этому прекрасному миру и делиться своей внутренней силой с другими. Я бы не смогла искренне посочувствовать нищему или умирающему, не смогла бы искренне порадоваться за чью-то любовь, пожелать кому-то счастья. Я была бы неполноценна, лишена гармонии, с ярко выраженным бременем безразличия, зависти и злости.

И я благодарна за то, что лишена этих пороков, потому как этот камень в сердце мне ни к чему. И я не говорю, что я идеальна, нет, это не так. Нередко я даже бываю раздражительна. Просто есть то, что я замечаю вокруг себя. И в моменты, когда мне удаётся чувствовать созерцаемое, воссоединяться с ним – я благодарна. Я с трепетом и бережностью впускаю эти краткие моменты в свою жизнь. Так как эти моменты и всё, что меня окружает, – и есть жизнь, частью которой я являюсь. Это помогает мне ценить каждый глоток воздуха. Так как в моём привычном естественном состоянии воздух становится таким же обыденным, как и жизнь. Которая растрачивается на тысячи ненужных мелочей, сталкивающих сознание вниз по крутой лестнице, что лишает осознанности и отнимает свободу. Превращает человека в пленника своих же мыслей и привычек.

Наш последний разговор с Джулией закончился не на самой приятной ноте. Я всё спрашивала и спрашивала её о нём. Будто она была ключом к его сознанию. Наверное, я даже немного переусердствовала с этим, ведь ей важно было не почему, а кто.

– Как думаешь, – не унималась я, – зачем он делает это с ними?

Она толком ничего не отвечала, поскольку не испытывала к этому интереса. Её интересовали только факты, а психоанализ был ей ни к чему. Да и я не знаю, зачем спрашивала об этом. Возможно, чтобы поддержать разговор, а может, чтобы избавить себя от этих вопросов, когда останусь наедине? Мысль о том, что не перестану думать об этом дома, меня не прельщала. Наверное, так я пыталась избавить себя от этих мыслей. Но это было не нужно, я перестала об этом думать, как только переступила порог её квартиры. А когда я вернулась домой, мне посчастливилось отдаться увлекательным страницам книги, после чего беспамятно погрузиться в сон.

Зная, что больше ничего не напишет, Дайана отложила в сторону синюю ручку и несколько тетрадей, исписанных и потрёпанных от частого использования.

Раздался громкий пронзительный звонок в дверь.

– Джулия? – удивилась Дайана, открывая ей. – Проходи.

– Привет, я ненадолго, – сказала она с порога, вручая Дайане телефон. – Ты вчера забыла его у меня.

– Надо же, я и не заметила, – растерялась Дайана. – Может, зайдёшь?

– Нет-нет, – торопилась она, – у меня сегодня много дел. Но, – снова безупречная улыбка играла на её лице, – я была очень рада тебя повидать, – сказала она и умчалась.

Дайана закрыла за Джулией дверь и остановилась, не зная, каким должно быть её следующее действие. Будто весь остаток дня не предвещал больше никакого развития: умственного, физического, духовного… Не найдя подходящего решения, соответствующего её настроению, Дайана закуталась в тёплый плед и включила телевизор.

Такси

Ветер изъял несколько локонов из тщательно собранных заколкой волос. Оказавшись на заднем сидении такси, Джулия заранее достала деньги в мелких купюрах, чтоб на месте поскорее расплатиться и уйти. В тонированном стекле дверцы, сквозь которое она смотрела, отражались её воспоминания…

Она тихо неподвижно лежала на запятнанной болью и скорбью холодной земле. На щиколотках и запястьях пролегли глубокими ранами следы, будто сама вечность стягивала ей руки и ноги верёвкой. Изувечена множественными царапинами и порезами… Она была прикрыта бархатом, чернее даже самой тёмной ночи. Мягкое прикосновение ткани скрывало следы извращённой жестокости. А изгибы тонкой шеи были во власти ожерелья в виде проволоки с множеством толстых иголок, пронзающих белоснежную кожу. Капли крови тоненькими ручейками остались на белом снегу, а безжизненные глаза мучительной болью застыли под движущимися облаками.